Читать книгу "Дом Кёко - Юкио Мисима"

коричневым вкраплением зелень сухой прошлогодней листвы. Плотная зелень и нежная, деликатная зелень. И цвет стволов деревьев тоже был разным. Особенно поражали похожие на белые кости стволы берёз в посёлке у кромки берега озера Сайко. Вечнозелёные тсуга и кипарисовик, пихты и лиственницы — не меньше ста видов. Если смотреть на них отсюда, они тоже сливались воедино. Гребни далёких гор выглядели гладкими мелкими волнами мха.

Море зелени больше похоже на трясину, где собрался и выпал кричаще-зелёный осадок химических веществ. И этот растительный яд, захватив подножие тянущихся к северу гор, разъедает их. Вечный застой. Осадок. Многочисленные оттенки зелени проявлялись под лучами солнца, но и поглощали их. И эти лучи, испустив слабый свет, полностью растворялись в воздухе. Вновь и вновь возрождалась жизнь: новые почки восполняли ослабшие листья, молодая поросль — умирающие деревья, постоянные, ровные цвет и форма безгранично, волнами расходились по огромному пространству.

В ответ на шутки дневного света возникали ложные колебания, ложный шум прилива, ложные волны, ложное течение, но, по сути, ни движений, ни течений не появлялось. Краски были вполне определёнными. Например, зелень была зеленью, пусть и частично изъеденной реальностью, недостоверной, так как у неё полностью отсутствовала структура.

Нацуо пристально смотрел вниз. Он вспомнил храм мха в Киото: если тот сад увеличить в десять тысяч раз, может, он будет выглядеть так же. Или, наоборот, сжать море зелени до размера тени от его ладони. Опять расширить. Опять сжать. Нацуо казалось, что с каждым дуновением ветра пейзаж то становится невероятно огромным, то странным образом сжимается.

Есть материальные объекты, есть природа во всём многообразии, есть детально выверенная связь между всеми частями природы. Есть ещё не покрытый краской белый холст и чистое пространство на нём. Есть влечение к небытию… Это представление о мире художника окончательно покинуло Нацуо. Он никогда не смотрел на оттенки, линии, формы бессмысленно. Более того, боялся этой бессмысленности.

Нацуо пронзила дрожь.

Как с края листа хлебным мякишем стирают рисунок углём, так бескрайнее море зелени понемногу исчезало. Деревья утратили контуры, стали просто зеленью. И сама зелень казалась сомнительной: всё вокруг теряло цвет. Нацуо полагал, что такого не может быть, и не верил своим глазам, но море зелени на глазах таяло, невозможное становилось реальностью.

Туман не пал, и тучи не нависли. Невозможно было представить, что всё это происходило по желанию самого Нацуо. Разум обострился до предела, сознание обрело удивительную ясность, но с глазами творилось что-то невероятное. Вещи, прежде видимые как на ладони, отступили в область незримого. Море зелени полностью растворилось вместе с последним клочком зыбкой зелени. А земля, которая должна была явиться взору, так и не явилась. Всё пропало.

Нацуо в ужасе пустился бежать по глинистому обрыву. Замешкался перед зарослями травы, перепрыгнул через них, скатился по склону.

Спокойная выпуклость холма Жаворонка не изменилась со времени его прибытия. Тянулись, окружая застывшую лаву, высокие летние травы, голоса птиц наполняли воздух. В одном углу стояла, мягко поблёскивая, его машина.

«Мои глаза больше не видят. Почему же я вижу машину?»

Он скользнул на водительское место и дрожащей рукой нажал кнопку стартёра. Чтобы развернуть машину, высунул голову из окна. Там возвышалась Фудзи.

«Фудзи существует. Почему здесь именно Фудзи?»

У всего в мире пропали гарантии бытия. Фудзи была отчётливо видна, но исчезло то, что составляло основу её существования. Нечто, перевоплотившись, временно приняло облик Фудзи.

Нацуо на полной скорости гнал машину к гостинице. На обратном пути он не заметил никаких изменений. Но тем не менее всё изменилось. Сосны на обочине отклонились назад, их окутывало марево жары, усилившейся к полудню. Может, это воплощение духа сосны?

Нечто прекрасное на этой оранжевого цвета сухой равнине умерло.

*

Нацуо отказался от обеда и затворился в душном, без системы охлаждения, номере. Хотелось закрыть окно, в которое равнодушно смотрела красавица Фудзи. Он опустил шторы, но не включил вентилятор и долго лежал на кровати, залитый потом, словно кровью.

Сэйитиро сказал правду. Мир рушится. Нацуо сейчас с этим столкнулся.

Однако он не видел этого так, как видел птиц, цветы, красивые вечерние облака, корабли. Он смотрел на это другими глазами, которым не дано видеть ничего иного. Его глаза с детства влекло лишь прекрасное, а теперь, под влиянием другого взгляда на мир, они изменились. А может быть, именно пустой, безмолвный, возникший после исчезновения моря зелени мир, на который он смотрел другими глазами, уже с детских лет стал для него самым близким.

Нацуо неожиданно подумал о картине. Об осенней выставке. О том, что приехал сюда искать материал для неё. О полотне, которое собирался написать. Всё это показалось ему бессмысленным. Изображение на холсте небольшого мирка было сродни созданию крепости из спичек, которую делают заключённые. Если принять, что прекрасное — лишь фантазия, которую рисует его восприятие, получается, что восприятие замахнулось на владычество. Ведь прекрасное является перед его глазами так, как он приказывает восприятию, следовательно, последнее забыло о своём скромном, бездеятельном воздействии.

Он стоял на перепутье. С той минуты, как он увидел исчезающее море зелени, Нацуо оказался перед выбором: поверить в собственную слепоту или поверить в начало крушения мира. Он без колебаний выбрал крушение мира. Это успокаивало душу. Он верил. Море зелени исчезло, и с этого мгновения мир приблизился к окончательной гибели. Устремления стали бессмысленны, игры разума по воле чувств лишились избирательности, действие сравнялось с бездействием, возвышенное подчинилось моральному разложению, человеческие ценности уподобились черепице, прекрасное было истреблено. И красота прошлого, как и всё человеческое, стала пустым воспоминанием. Сейчас о прекрасном напоминает лишь радуга, на секунду мелькнувшая в слезе ребёнка. Лицо плачущего ребёнка, насколько он помнил, уродливо, неприглядно, вульгарно, совсем не похоже на ангельское.

Под вечер Нацуо вдруг поднялся, оделся, объявил на стойке регистрации, что уезжает. Рассчитываясь, заметил подозрительный взгляд портье. Нацуо привык, что выглядит как хорошо воспитанный человек, и понял, что на него легла тень несчастья.

По пути в Токио он так и не смог ответить себе, почему так спешно кинулся домой. Ему чудилось, будто его что-то ждёт. Он чувствовал нечто притягательное в конце дороги, вдоль которой тянулся ров, где в тёмной летней ночи блестели светлячки.

Он вернулся домой. Сразу закрылся у себя в комнате и просмотрел почту, доставленную в его отсутствие. Как он и предполагал, пришло письмо от Накахаси Фусаэ. «Я до сих пор, будучи тенью, стремилась вам помочь, но удобный случай не представился, и я не смогла этого сделать. Когда вы получите это письмо, я,