Читать книгу "Поэтому птица в неволе поет - Майя Анджелу"

врозь, при этом все ограничители – совесть и общество, нравственность и этос – подталкивали их к расставанию. Мама, воспользовавшись незначительным предлогом, выставила Бейли из дома. Он под столь же незначительным предлогом подчинился. Бейли исполнилось шестнадцать лет: он был мал ростом для своего возраста, умен для любого и беззаветно влюблен в Любимую Мамочку. Его героями были ее друзья, а ее друзья были большими людьми в сфере рэкета. Они ходили в длинных пиджаках за двести долларов, ботинках от Буша по пятьдесят долларов пара и в шляпах от Нокса. У них были рубашки с монограммами и ногти с маникюром. Каково было шестнадцатилетнему подростку состязаться с такими могучими соперниками? Чего мог, он добился. Завел потасканную белую проститутку, перстень с бриллиантом на мизинце и твидовый пиджак с рукавами реглан. Вряд ли он сознательно считал свои новоприобретения этаким ключиком, которым можно открыть сезам обожания Любимой Мамочки. Да и она понятия не имела, что это ее предпочтения толкают его на такие безумства.

Стоя за кулисами, я вслушивалась и вглядывалась в эту трагедию, шаг за шагом двигавшуюся к развязке. Вмешаться – даже помыслить о вмешательстве – было невозможно. Проще помешать восходу солнца или движению урагана. Да, мама была красивой женщиной, требовавшей от всех мужчин дани повиновения, но при этом она была еще и матерью, причем «чертовски хорошей». Не будет какая-то там замурзанная белая шлюха эксплуатировать ее сына – ей только и нужно, что снять сливки с его юности и испортить ему взрослую жизнь. Да вот шиш ей.

Бейли же, в свою очередь, был ее сыном. Он не собирался сносить пренебрежение даже самой красивой женщины на свете. А тот факт, что она по чистой случайности оказалась его матерью, никак не ослаблял его решимости.

Выкатываться отсюда? Да запросто. Прямо завтра? А чего не сегодня? Сегодня? Прямо сейчас? При этом ни тот ни другая с места не сдвинулись, пока не согласовали все последовательные шаги.

Несколько недель, пока длилась эта свирепая схватка, я сидела в озадаченности. Нам не разрешали сквернословить и даже в открытую язвить, но Бейли змеиным кольцом заворачивал слова вокруг языка и выплевывал их в маму каплями серной кислоты. Она отвечала своими колючками (страстными всплесками, способными содрать волосы с груди самого сильного мужчины), а потом мило себя корила (но так, что слышала только я).

Я не участвовала в этих борениях любви и власти. Правильнее будет сказать, что, поскольку в клакерах никто из них не нуждался, меня просто позабыли на обочине.

Все это напоминало Швейцарию времен Второй мировой войны. Вокруг свистели снаряды, терзались живые души, а я ничего не могла поделать, вынужденная сохранять нейтралитет – со все угасавшей надеждой.

Стычка, разрешившая ситуацию, произошла в обычный, ничем не примечательный вечер. Шел двенадцатый час, и я оставила дверь своей комнаты приоткрытой, надеясь услышать, как мама выходит из дома или как скрипят ступени лестницы под шагами Бейли.

Проигрыватель на первом этаже громко пел голосом Лонни Джонсона: «А вспомнишь завтра, что сегодня ты сказала?» Позвякивали бокалы, голоса терлись один о другой. Вечеринка была в разгаре – Бейли опять проигнорировал мамино требование к одиннадцати закругляться. Если все закончится к полуночи, может, она всего лишь даст ему несколько пощечин или хлестнет словами.

Полночь настала и тут же прошла, я села в кровати и разложила карты для первого из многих пасьянсов.

– Бейли!

На моих ручных часах читалась кривобокая Л – час ночи.

– Да, Любимая Мамочка?

Ан гард. В голосе – смесь меда и яда, ударение на «любимая».

– Ты же уже взрослый мужчина… Приглуши проигрыватель.

Последнее она выкрикнула, обращаясь к гулякам.

– Я – твой сын, Любимая Мамочка.

Ловко парировал.

– Уже одиннадцать часов, Бейли? – Ложный выпад, цель которого – застать противника врасплох.

– Уже начало второго, Любимая Мамочка.

Он принял вызов, теперь им не избежать обмена ударами.

– Единственный мужчина в этом доме – Клиддел, а если ты и себя считаешь мужчиной…

Голос показал свой острый край, точно лезвие опасной бритвы.

– Ухожу, Любимая Мамочка.

Почтительный тон подчеркивал смысл заявления. Бескровным ударом он проник ей под забрало.

Ей, лишенной защиты, оставалось одно – очертя голову мчаться по туннелю ярости.

– Тогда, чтоб тебя, топай живее.

Ее собственные каблучки протопали по линолеуму в прихожей, а Бейли, выбивая чечетку, поднялся к себе в комнату.

Когда наконец разверзаются низко нависшие небеса и дождь смывает охристую грязь, мы, не имеющие власти над этим явлением, невольно испытываем облегчение. Чувство почти оккультное: на смену мигу, когда ты стал свидетелем конца света, приходят вещи явственно ощутимые. Пусть последующие чувства не назовешь обыденными, по крайней мере, в них нет мистики.

Бейли уходил из дома. В час ночи мой братишка, который в одинокие дни моего сошествия во ад защищал меня от гоблинов, гномов, гремлинов и дьяволов, уходил из дома.

Я давно уже знала, что такая развязка неминуема, что я не рискну даже взгляд кинуть в его заплечный мешок несчастья – даже ради предложения помочь этот мешок нести.

Вопреки доводам здравого смысла, я зашла к нему в комнату и обнаружила, что он швыряет свою аккуратно сложенную одежду в наволочку. Меня смутила зрелость его облика. На маленьком лице, стиснутом, будто кулак, я не нашла черт своего брата, а когда, не зная, что еще сказать, я предложила свою помощь, он ответил:

– Отвяжись к чертям собачьим.

Я прислонилась к дверной ручке, обеспечивая ему свое физическое присутствие, но ничего больше говорить не стала.

– Хочет от меня избавиться, да? Ладно, свалю быстрее некуда, так, что воздух вспыхнет. Мать называется! Тьфу! Пошла она. Никогда меня больше не увидит. Сам справлюсь. Всегда справлялся.

В какой-то момент он заметил, что я все стою в дверях, и совесть не позволила ему полностью позабыть про наше родство.

– Майя, хочешь тоже уйти – пошли. Я о тебе позабочусь.

Ответа он ждать не стал, вместо этого продолжил изливать душу:

– Скучать по мне она точно не будет, и чтоб я сдох, если соскучусь по ней. Пошла она – да и все остальные.

Он наконец-то засунул башмаки поверх рубашек и галстуков, запихал в наволочку носки. Опять вспомнил про меня.

– Майя, можешь пользоваться моими книгами.

Плакала я не по Бейли, не по маме и даже не по себе, я оплакивала бессилие смертных, которым Жизнь присудила жить в муках. Чтобы избежать этой горькой доли, всем нам нужно родиться заново, причем родиться с пониманием, что может быть иначе. Но даже тогда…