Читать книгу "Опасные соседи - Лайза Джуэлл"

— Давай быстро в дом… давай быстро в дом.

А сам повернулся на пятках и бросился вдогонку за Клеменси.

Увы, я быстро понял, что рискую привлечь к себе внимание. Даже в этот час улица не была пустынна: наступил вечер четверга, молодежь возвращалась домой, высадившись из ночных автобусов на Кингс-роуд. Как бы я объяснил, почему я, одетый в черную тунику, преследую юную испуганную девушку, тоже в черной тунике и без обуви?

Я остановился на углу Бофорт-стрит. Мое сердце, которое в течение очень долгого времени не испытывало нагрузки от быстрого бега, стучало под ребрами, как кузнечный молот. Я даже испугался, что меня сейчас вырвет. Я согнулся пополам, надрывно втягивая в себя воздух и так же надрывно выдыхая его, словно на меня накинули удавку. Я повернулся и медленно побрел обратно к дому. Люси ждала меня в коридоре. Ты сидела у нее коленях и сосала ее грудь.

— Где она? — спросила она. — Где Клеменси?

— Убежала, — сказал я, все еще немного задыхаясь. — Она убежала…

60

Либби смотрит на Клеменси.

— Куда? — спрашивает она. — Куда вы побежали?

— Я побежала в больницу. Я по указателям нашла дорогу в корпус экстренной медицинской помощи. Я видела, как люди таращились на меня. Хотя в глухую ночь в отделении неотложной помощи никто такие вещи не замечает. Там царит жуткая кутерьма, все заполнено пьяными и сумасшедшими. Все напуганы и озабочены своими проблемами. Я подошла к столу и сказала: «Я думаю, что мой брат умирает. Ему нужна медицинская помощь». Медсестра посмотрела на меня и спросила: «Сколько лет твоему брату?» «Восемнадцать», — ответила я.

«А где твои родители?» — спросила она. Я же как будто проглотила язык. Я не могла это объяснить. Я пыталась произнести какие-то слова, но они буквально застревали у меня в горле. У меня перед глазами стоял мой отец, мертвый, лежащий на полу, словно некий ненормальный святой. И Берди на крыше, спеленатая, как мумия. Я подумала: как я могу просить людей прийти в тот дом? Что они скажут? Что будет с ребенком? Что будет с Генри? И тогда я просто повернулась и зашагала прочь. Я провела ночь, перемещаясь со стула на стул в больнице. Каждый раз, когда кто-то странно смотрел на меня или, казалось, собирался что-то мне сказать, я шла дальше.

На следующее утро я помылась в туалете и пошла прямиком в обувной магазин. На мне было пальто. Я завязала волосы в хвост. Я была незаметна в той степени, в какой незаметен ребенок, гуляющий в начале апреля без обуви. У меня была сумка с деньгами. Я купила какую-то обувь. Я бродила по городу. Никто не смотрел на меня. Никто меня не замечал. Я проделала путь до вокзала Паддингтон, следуя только указателям улиц. Хотя я прожила в Лондоне шесть лет, я плохо знала город. Но я сумела добраться туда. И я купила билет на поезд до Корнуолла. Что было безумием, ведь у меня не было номера телефона моей матери. У меня не было адреса.

Я даже не знала названия ее города. Но у меня сохранились воспоминания, я помнила вещи, о которых она рассказывала, когда приезжала к нам в гости сразу после ее переезда в Корнуолл. В последний раз, когда мы видели ее, она упомянула ресторан на пляже, куда она отвезет нас, когда мы приедем к ней в гости, где продавалось голубое мороженое и коктейли-слаши. По ее словам, там было много серферов, она наблюдала за ними из окна квартиры. Она упомянула эксцентричного художника, жившего по соседству, чей сад был полон фаллических скульптур, сделанных из разноцветной мозаики. Она рассказывала про то, как на углу ее улицы можно купить рыбу с жареной картошкой, про то, как она пропустила скорый поезд до Лондона и была вынуждена ехать медленным, который полз как черепаха и делал остановки на всех восемнадцати станциях.

И да, я сама нашла дорогу. В Пенрит, на ее улицу, к ее квартире.

При воспоминании об этом к глазам Клеменси подкатываются слезы, и ее пальцы вновь тянутся к пачке сигарет. Она достает сигарету, зажигает ее и делает затяжку.

— И она подошла к двери и увидела меня.

Ее голос надламывается на каждом слове, она тяжело дышит.

— Увидев меня, она молча, ничего не спрашивая, втянула меня в дом и прижала к себе. Мы стояли так пару минут. От нее пахло перегаром. Я знала, что она не идеальна, знала, почему она не приехала за нами, но я знала, просто знала, что все позади. Что я находилась в безопасности.

Она привела меня в комнату и усадила на диван, в ее квартире все было вверх дном, повсюду были раскиданы вещи. Для меня это было нечто новое. Я привыкла жить в пустоте, с отсутствием всего, чем обычно наполнен дом.

Она убрала вещи с дивана, чтобы я могла сесть, и спросила: «Фин? Где Фин?»

Я как будто проглотила язык. Потому что правда состояла в том, что я убежала, бросив его там, запертым в его комнате. И если бы я объяснила, почему он там заперт, мне пришлось бы объяснить и все остальное. Я смотрела на нее и видела, что она потрепана жизнью, и я тоже была потрепана жизнью, и, наверно, мне следовало рассказать ей все.

Но я не смогла. Поэтому я сказала ей, что взрослые совершили групповое самоубийство. Что Генри, Люси и Фин все еще были с тобой дома. Что приедет полиция. Что все будет хорошо. Знаю, это звучит смешно. Но вспомни, вспомни, где я была, через что прошла. Мои понятия о честности и верности были искажены. У нас, детей, годами не было никого, кроме друг друга. Мы с Люси были неразлучны, близки, как родные сестры… пока она не забеременела.

— Люси? — удивилась Либби. — Люси забеременела?

— Да, — говорит Клеменси. — Я думала… Ты не знала?

Сердце Либби начинает биться быстрее.

— Знала что?

— Что Люси…

Но Либби уже знает, что она сейчас скажет, и машинально хватается за горло.

— Что Люси… кто?

— Что она твоя мать.

Либби впилась глазами в снимок рака гортани на пачке сигарет Клеменси, впитывая в себя каждую мерзкую, отвратительную деталь, лишь бы побороть подкатившуюся к горлу волну тошноты. Ее мать — не красивая светская львица с волосами Присциллы Пресли. Ее мать — девочка-подросток.

— А кто тогда мой отец? — спрашивает она, помолчав.

Клеменси виновато смотрит на нее.

— Это был… мой отец.

Либби кивает. Она почти ожидала услышать это.

— Сколько лет было Люси?

Клеменси опускает голову.

— Ей было четырнадцать. Моему отцу — за сорок.

Либби растерянно моргает.

— И это было?.. Он ее?..

— Нет, — говорит Клеменси. — Нет. По крайней мере, по словам Люси. По ее словам, это было…

— По взаимному согласию?

— Да.

— Но она была совсем юной. Я имею в виду, юридически — это изнасилование.

— Да. Но мой отец… он был очень харизматичным. Он удивительным образом умел заставить кого угодно почувствовать себя избранным. Или же наоборот, совершенно никчемным. Разумеется, было лучше находиться в числе избранных. Мне понятно, как и почему это случилось. Мне понятно, как… Но это не значит, что я это одобряю. Мне это было ненавистно. Он был мне ненавистен. Мне была ненавистна она.