Читать книгу "И пала тьма - Джеймс Клеменс"

Аргент набрал воздуха.

— Ты и я, вдвоем, приговорили Тилара. Мы доказали нашу преданность ордену. Его следовало казнить, но вмешательство сира Генри подарило ему жизнь. И посмотри, к чему привела мягкость — теперь убийца богов угрожает всей Мириллии.

Голова девушки пошла кругом от его красноречия.

— Я выбрал тебя, Катрин сир Вейл, потому что снова пришло время зажать сердце в кулак, время укрепить Ташижан и встретить неизбежное лицом к лицу. Ты уже поступила так однажды. Я прошу тебя встать на мою сторону и сделать это снова — ради Мириллии. Способна ли ты на такое?

Помимо воли девушка кивнула. Наступают темные времена, и, несмотря на подозрения, она не может отрицать правоту Аргента. Чтобы выстоять, необходимо удвоить силу и решительность.

— Очень хорошо. Я знал, что не ошибся. А теперь необходимо подготовиться. Время затягивает нам петлю на шее.

Катрин недоуменно подняла глаза.

— Богоубийцу надо остановить.

— Но как? Я думала, он скрылся в водах Мирашской впадины.

— Нет, и мы знаем, куда он направляется.

Девушка вопросительно нахмурилась.

— Сюда, в Ташижан.

* * *

Катрин взволнованно расхаживала у окна в пятне яркого солнечного света, но совсем не чувствовала тепла.

— Невозможно! — решительно заявил стоявший у камина Перрил.

— И зачем Тилару торопиться сюда? — согласился с ним Геррод. Он сидел в кресле у окна, и бронзовые доспехи ослепительно сияли на солнце. Хотя лицо его скрывал шлем, в позе читалась напряженная работа мысли. — Он ничего не выиграет от возвращения в Ташижан.

— Он плывет ко мне, — сказала Катрин. Она с трудом выдавила слова, которыми Аргент убедил ее всего два колокола назад. — Один из матросов с корабля, на котором плыл Тилар, подслушивал у иллюминатора их каюты. Он слышал, что они говорили о Ташижане.

— И о тебе шла речь? — спросил Геррод.

Катрин покачала головой. Она перестала расхаживать по комнате и уставилась на рощицу вирма за окном. Свет становился зеленоватым сквозь листву, но радостный день никак не соответствовал тяжести на сердце.

— Староста Филдс считает, что Тилар возвращается в Ташижан из-за меня. Им должна двигать сильная страсть, чтобы так рисковать.

— Страсть к чему? — спросил Геррод. — Желание вернуть твою любовь?

— Или жажда мести. — Девушка повернулась к друзьям. — Если кто-то и нанес ему смертельную обиду, то не безликий орден, который продал его в рабство, а именно я.

Она сжала кулаки, но не из злости, а чтобы удержать вскипающие на глазах слезы.

Геррод понял ее состояние, потому что выпрямился в кресле и повернулся к Перрилу.

— Ты видел Тилара, говорил с ним. Что ты можешь сказать о его отношении к Катрин?

По виду Перрила было ясно, что он чересчур юн, чтобы до конца понять, о чем они говорили. Он провел рукой по светлым волосам и опустил глаза.

— Он… он не позволил мне даже произнести твое имя.

— При этом как он говорил, — продолжал Геррод, — с грустью или со злобой?

— На улице было темно, — затряс головой юный рыцарь.

— Чтобы различить тон, свет необязателен, — настаивал Геррод.

Катрин понимала, что его упорство проистекает из желания уберечь ее.

— Говори прямо, Перрил. Это очень важно.

Взгляд юноши метнулся к ней, но тут же вернулся к коврам на полу.

— Он был зол. Его слова были исполнены ярости. Он даже не желал слышать о тебе. — Перрил снова поглядел на нее, на сей раз на его лице боролись боль и стыд.

Катрин глубоко вздохнула. Услышанное сильно ранило ее, но правда часто несет с собой боль.

— Итак, как мы поступим? — спросил Геррод. — Поверим объяснениям нового старосты о том, что он не замешан в смерти сира Генри и своевременном исчезновении твоей предшественницы? Подчинимся его приказам?

Девушка сделала шаг в тень. Она так и не сняла рыцарский плащ и почувствовала, как всколыхнулась вплетенная в него Милость.

— Я принесла клятву. И пока мы не будем обладать убедительным доказательством двуличия Аргента, я должна действовать согласно ей.

— Вот как…

Геррод поднялся и приблизился к Катрин, которая наливала воды у бокового столика. Он тронул кнопку на нагруднике, открылся небольшой карман, откуда он достал обгоревший клочок меха горностая.

— Плащ смотрительницы Мирры. Я провел над ним опыты с различными составами. Юная Пенни сказала правду — край плаща обожгла не темная Милость, а обычное пламя.

— Значит, снова никакого доказательства преступления. — Катрин отпила воды. — Ничего, что могло бы уличить Филдса.

— Возможно. Но я обнаружил на меху следы крови. Такие крохотные, что их не заметишь без алхимической лампы.

— Но присутствие крови легко объяснить, — возразил Перрил. — Может, смотрительница поцарапалась или порезалась.

— Безусловно, сир Коррискан. Все было бы так, если бы я обнаружил человеческую кровь.

Гладкий лоб Перрила прорезала ровная складка.

— То есть кровь принадлежит животному?

Геррод отрицательно покачал головой.

Катрин забрала у мастера клочок меха. Опаленный горностаевый плащ все еще висел в ее шкафу, ожидая чудесного возвращения Мирры.

— Если кровь не принадлежит ни человеку, ни животному, то тогда…

— Кровь бога, — кивнул Геррод. — В ней безошибочно различаются остатки Милости.

— Так чья именно кровь? — тревожно шагнул вперед Перрил.

— Вот тут кроется загадка. Как у всякого уважающего себя алхимика, у меня есть репистолум — копилка, где сохраняются капли гумора всей великой сотни.

Катрин кивнула. Она бывала в лаборатории Геррода и видела его репистолум: восемь сотен крохотных хрустальных кубов, не больше ногтя, которые стояли на специальных полках вдоль стены. Каждый куб содержал каплю драгоценного гумора.

— Я проверил кровь с меха, и Милость в ней не принадлежит ни одному из богов Мириллии.

— Без сомнений, это ошибка, — нахмурился Перрил. — Если кровь не принадлежит одному из сотни… — Он внезапно понял, куда ведет продолжение фразы, и его лицо побелело.

— Тогда это кровь одного из бродячих богов окраинных земель, — мрачно закончила Катрин.

Ей с трудом удалось удержаться от желания отбросить клочок меха куда-нибудь подальше. Бродячих богов считали необузданными созданиями, живущими в безумии и раздоре. Они не связывали себя с определенным царством, а их гуморы не поддавались определениям четырех общепринятых элементов. Прикосновение к ним грозило мгновенным помешательством, а осенение их гуморами приравнивалось к самым темным Милостям.