Читать книгу "Украденное лицо - Тара Изабелла Бертон"

Луизе вслед за ним нельзя.

– Возьму еще один, – говорит Корделия.

И медленно уплывает.

И вот Луиза знакомится с Генри Апчерчем.

Хэл подводит ее к нему, как только отпускают Беовульфа.

– Луиза Вильсон, – начинает Хэл каким-то завывающим тоном, в искренности которого Луиза так и не может удостовериться, – станет одной из великих писательниц нашего поколения.

С огромным усилием Генри Апчерч приподнимает голову.

– Меня зовут Луиза Вильсон, – говорит Луиза.

Она протягивает руку. Он выглядит очень смущенным, так что она хватает его ладонь, вялую и дрожащую, и крепко жмет ему руку. Смотрит ему прямо в глаза.

– Я пишу для «Нового мужененавистничества», для «Белой цапли» и для «Скрипача».

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Голова у него чуточку подергивается. Он пускает слюну. Поначалу Луизе кажется, что он кивает, но это всего лишь дрожь.

– Луиза ищет представителя, – продолжает Хэл. Он по-прежнему улыбается, словно даже не замечает, что у его отца на галстуке скапливается слюна.

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Глаза у него остекленевшие. Ни на кого из них он не смотрит.

– Я собираюсь отправить ее отобедать с Найалом Монтгомери, хорошо?

– Ага, – произносит Генри Апчерч.

Он пускает слюни себе на галстук.

– Это у него манера такая, – объясняет Хэл. – Всем известно, что по-настоящему влиятельные люди не разговаривают. Это означает, что всем нужно по-настоящему попотеть, чтобы его растормошить. Найал Монтгомери – его агент. Друг семьи. Мы отправляемся к нему завтра на рождественский обед. Я замолвлю за вас словечко.

– Почему вы так обо мне радеете?

– Потому что вы в теме, – отвечает он.

– В какой теме?

Хэл улыбается.

– В той самой. – Он вздергивает брови, глядя на нее. – Вы все понимаете. И я все понимаю. И никто из этих бедняг-уродов ни черта не понимает. Меньше всего Рекс. Бедный, бедный Рекс.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – удивляется Луиза.

– Есть определенные преимущества в том, – поясняет Хэл, – чтобы быть некрасивой подругой. Вам не кажется?

И тут Луиза замечает Корделию.

Она стоит в коридоре и разговаривает с Беовульфом Мармонтом, который наклоняется к ней все ниже. Ее чуточку покачивает.

Они стоят под омелой.

– Я никто, – наклоняется Беовульф Мармонт к самому уху Корделии, – разве что хранитель традиций.

И вот тут он нагибается, чтобы поцеловать ее.

Корделия начинает поднимать руки, но уже поздно, или же Беовульф делает вид, что не замечает ее движений, он хватает ее за шею, притягивает к себе и с силой впихивает язык ей в рот, и Луизе нужно оторвать его от нее и заорать ему прямо в лицо: «Ей же семнадцать лет!», прежде чем он неуклюже отступает.

К его чести, он выглядит пораженным.

Корделия стоит, не двигаясь.

На Луизу она не смотрит.

– Салфетка есть? – спрашивает она.

Луиза протягивает ей салфетку.

Корделия яростно вытирает рот.

Роняет салфетку на пол.

– Это, – очень медленно произносит она, – был мой первый поцелуй.

Она снова икает.

– Меня сейчас вырвет.

Корделия даже не успевает дойти до туалета.

Ее тошнит в мусорную корзину в коридоре у входа в дамскую комнату.

Луиза придерживает ее прическу и гладит ее по плечам.

– Все нормально, – говорит Луиза. Это она проделывала очень много раз. – Не напрягайся. Тебе полегчает, когда из тебя все выйдет.

– Не надо мне было так много пить.

– Это все я виновата, – отвечает Луиза. – Надо было за тобой приглядывать… я не понимала. – И тут она осекается, потому что очевидно, потому что большинство людей не может выпить бутылку шампанского на пустой желудок, чтобы их потом не вырвало.

– Я не твоя, блин, забота! – рявкает Корделия, сплевывая в корзину очередную порцию слюны.

Луиза впервые слышит, как Корделия ругается.

– Это все я виновата, – продолжает Корделия. Луиза не может определить, трясет ли девушку от рвоты или от рыданий. – Это я виновата – я предала ее.

– Как?

– Я говорила с Рексом! И Хэлом! Я пожала ему руку – о Господи! Господи! Она меня никогда не простит!

– Простит!

– Я пожала ему руку! Хочу сжечь ее!

Корделия начинает тереть ладонь о ковер, словно мозоли искупят ее грех.

Луиза тщетно пытается ее успокоить.

– Я жуткая! – кричит Корделия.

– Нет.

Вся сломавшись, она начинает плакать, уткнувшись в колени Луизы.

– Она меня возненавидит.

– Не возненавидит. Это я обещаю. – Словно в этом Луиза тоже может ее заверить.

– А вам-то откуда знать?

– Потому что, – наконец произносит Луиза, – она трахалась с Хэлом!

И вот тут Корделия все-таки наконец-то поднимает глаза и замечает стоящих позади них Рекса и Хэла.

Рекс даже не удосуживается сначала спросить, так ли это.

Он резко ударяет Хэла.

Они сцепляются, как дерущиеся псы.

Катаются по ковру. Бьют друг друга лицами о стены. Хэл ударяет Рекса кулаком по зубам. Рекс бьет Хэла в живот. Они вцепляются друг в друга. Рекс впивается пальцами Хэлу в загривок. Хэл хватает его за волосы. Рекс колотит Хэла головой об пол.

Нужны Гевин и Беовульф (опомнись, Генри, на празднике отца!), чтобы оторвать их друг от друга.

Когда их разнимают, Хэл смеется.

– А еще говорят, – с присвистом хрипит он, – что мужчины больше не мужчины.

Луиза смотрит, как Рекс уходит.

Ей так хочется броситься за ним. На какую-то секунду ей кажется, что она решится.

Но в ее объятиях снова плачет Корделия, она сморкается в юбку Луизы, а на самом деле в юбку Лавинии, она размазывает макияж по ее красному шелковому платью, а на самом деле по платью Лавинии. Единственное, что остается Луизе – это отвезти ее домой на такси, которое обойдется в тридцать из трехсот восьмидесяти оставшихся у Луизы долларов, и шептать «все нормально, все хорошо», потом втащить Корделию по лестнице, снять с нее одежду, одеть ей через голову одну из накрахмаленных ночных рубашек Лавинии и уложить в постель.