Читать книгу "Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 - Джон Джулиус Норвич"

Невзирая на недоверие ко всему институту папства, которое он нечаянно пробудил в последние годы своего понтификата, его достижения оказались более значительными, чем он полагал. Он сделал важные шаги на пути к установлению верховенства папы в церковной иерархии – практика светских назначений быстро вышла из употребления и исчезла полностью в следующем столетии – и даже если он не одержал подобной победы над империей, то по крайней мере высказал свои требования в такой форме, что их уже нельзя было просто игнорировать. Церковь показала зубы; и будущие императоры видели в ней грозную опасность. И все же, хотя он до последнего дня надеялся вернуться в Рим во главе армии и отвоевать папский престол, Григорий умер если не сломленным, то глубоко разочарованным, и его последние слова – «Я любил истину и ненавидел несправедливость, поэтому умираю в изгнании» – были горьким прощанием.

Осенью 1085 г. с новым флотом из ста пятидесяти кораблей герцог Апулийский вернулся в Грецию. Лишенные его руководства нормандские экспедиционные силы были на грани поражения. В течение года Боэмунд умудрялся поддерживать боевой дух армии и после двух важных побед при Янине и Арте продолжал наступление, так что Македония и большая часть Фессалии оказались под его контролем. Но весной 1083 г. Алексей перехитрил его в Лариссе, и после этого в войне произошел перелом. Приунывшая, тоскующая по родине, давно не получавшая платы, а теперь еще деморализованная огромными вознаграждениями, которые Алексей предлагал всем дезертирам, нормандская армия полностью утратила боеспособность. Боэмунд был вынужден вернуться в Италию, чтобы добыть еще денег, его главные военачальники сдались, как только он исчез из вида; после чего венецианский флот отбил Дураццо и Корфу, и к концу года нормандские территории ограничивались парой прибрежных островов и узкой полоской берега.

Прибытие Роберта и всех его сыновей – Боэмунда, Рожера Борсы и Ги, доставивших деньги, припасы и значительные подкрепления, воодушевило жалкие остатки прежней армии. Хотя Гвискару исполнилось шестьдесят восемь лет, его, казалось, не пугала перспектива начать кампанию заново, и он немедленно составил план отвоевания Корфу. Плохая погода задержала его корабли в Бутринто до ноября, а когда, наконец, они смогли выйти в море, путь им преградил объединенный греческий и венецианский флот. Нормандцы в течение трех дней дважды потерпели сокрушительное поражение, и их потери были настолько велики, что венецианцы отправили на родину гонцов в шлюпках с известием о победе. Теперь, однако, настала их очередь расплачиваться за то, что они недооценили Гвискара. После двух предшествующих столкновений немногие из кораблей Роберта вообще держали на воде, не говоря уже о том, чтобы ввязаться в третью битву. Но, увидев шлюпки, исчезающие за горизонтом, и поняв, что сейчас есть возможность застать врага врасплох, Роберт быстро собрал все свои суда, которые еще были на плаву, и повел свой потрепанный флот в решающую атаку. Он рассчитал точно. Венецианцы устали и не были готовы к бою; кроме того, тяжелые галеры, освобожденные от балласта и припасов, так высоко сидели в воде, что, когда в ходе битвы все воины и команда скапливались у одного борта, многие суда переворачивались. (Анна оценивает потери венецианцев в тринадцать тысяч человек и описывает скорее с патологическим удовольствием, нежели с исторической точностью увечья, которые Гвискар причинил двум с половиной тысячам своих пленников.) Корфу пал. Нормандские воины, расположившиеся на зимние квартиры на материке, чтобы починить свои корабли и приготовиться к кампании следующего года, были радостны и полны надежд[61].

Но зимой появился новый враг, более жестокий, чем венецианцы и византийцы, вместе взятые, который положил конец не только экспедиции, но и тому, что Шаландон называет «первым, героическим периодом истории нормандцев в Италии». Это была эпидемия, возможно, тифа, и она губила людей немилосердно. Даже тем, кто выздоравливали, требовалось много недель, чтобы прийти в себя, и к весне пятьсот рыцарей умерло, а большая часть армии Роберта была обессилена. Однако даже теперь Гвискар не терял бодрости и уверенности. В его собственной семье заболел только Боэмунд – в соответствии со странной традицией, по которой мор поражает самых сильных, – которого отослали в Бари поправляться; в начале лета, решив вновь начать наступление, Роберт отправил Рожера Борсу с передовыми силами занять Кефалонию.

Спустя несколько недель сам Гвискар собрался присоединиться к сыну, но по дороге на юг почувствовал, что и его настигла ужасная болезнь. К тому моменту, когда корабль достиг мыса Атер – самой северной оконечности острова, Гвискар был безнадежно болен. Уже не оставалось времени, чтобы плыть вдоль побережья туда, где его ждал сын, судно стало на якорь в маленькой бухте, до сих пор называемой в память о Роберте Фискардо. Здесь он и умер спустя шесть дней – 17 июля 1085 г. Верная Сишельгаита была рядом с ним. Он пережил папу Григория примерно на два месяца.

Анна Комнин рассказывает любопытную историю о том, как Роберт, будучи уже при смерти, посмотрел через море на остров Итака и спросил у местного жителя, что за разрушенный город там находится. Грек объяснил, что этот город некогда назывался Иерусалим, и Роберт внезапно вспомнил слова прорицателя, который предсказал ему: «Вплоть до Отера ты подчинишь себе все страны, но оттуда ты отправишься в Иерусалим и отдашь дань природе»[62]. История, надо полагать, вымышленная, но представляет определенный интерес в связи с тем, что является самым удивительным приобретением Гвискара – его посмертной легендарной репутацией крестоносца. Некоторые названия в северо-западной Греции, совпадающие с библейскими – Анна также упоминает маленькую гавань Иерихон, бывший Орикос, которую Роберт взял во время своей первой балканской кампании, – естественно запомнились и были неверно истолкованы менестрелями и жонглерами, которым вскоре предстояло петь о его подвигах. Г. Грегуар и Р. де Кизе убедительно показали, что различные эпизоды византийской экспедиции в итоге заняли свое место в «Песни о Роланде». Роберт действительно был прекрасным примером рыцаря «без страха», но даже самые восторженные его почитатели едва ли могли бы написать о нем «без упрека», и несколько удивительно находить его в числе легендарных безупречных паладинов. Но даже это не все. «Потом Гульельм и Реноар свой свет перед моими пронесли глазами, Роберт Гвискар и герцог Готефред» (Данте. Рай, XVIII).

Старый головорез удостоился, хотя и два века спустя, еще более почетного венца – специально отведенного ему места в данном «Раю».

Несмотря на притязания нового собора в Салерно, Роберт Гвискар всегда желал, чтобы его похоронили рядом с братьями в монастырской церкви Пресвятой Троицы в Венозе; поэтому его тело положили в соль и погрузили на корабль, который должен был доставить гроб вместе с Сишельгаитой и Рожером Борсой в Италию. Но бури, составлявшие неотъемлемую часть жизни Гвискара, не утихли даже после смерти. По пути через Адриатику судно, застигнутое внезапным штормом, чуть не пошло ко дну, и гроб соскользнул за борт. Его в конце концов подняли, но долгое пребывание в морской воде не пошло на пользу телу. В том состоянии, в котором оно находилось, его, очевидно, нельзя было везти дальше. Сердце и внутренности вынули, почтительно поместили в сосуд и захоронили в Отранто, а прочие бренные останки, успешно забальзамированные, отправились в свое последнее путешествие.