Читать книгу "Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века - Павел Уваров"

В целом же степень свободы наших героев удивляет. Главный их ресурс — ощущение собственного правомочия и правоспособности, а это было возможно в социуме, который трудно охарактеризовать иначе чем правовое общество.

Вспомним, как обосновывалась легитимность интереса к казусам в одноименном альманахе: «именно в них может быть выражено неповторимое своеобразие минувшей эпохи, и именно они позволят глубже осмыслить меняющиеся пределы свободы воли человека, с тем чтобы понять, дано ли рядовому члену общества влиять на настоящее, а значит, и на будущее».

С пределами свободы воли, кажется, мы разобрались — применительно к изучаемой эпохе и к изучаемой социальной группе их стоит расширить в гораздо большей степени, чем можно представить. А как насчет возможности влиять на настоящее и будущее?

Это предположение, безусловно, справедливо в отношении Шарля Дюмулена. Даже если ограничиться историей с отменой его дарения, то она вошла в учебники по истории права и правоведческие своды, как и положено классическому казусу, не говоря уже о многообразном влиянии его и на французскую политику, и на формирование образа адвоката. Про Жана Ле Пилёра я бы этого не сказал, повлиять он мог лишь на своих детей, на вдовий дом и, косвенно, на облик прихода Сент-Эсташ. А вот документы Филиппа Кавелье, как я предположил, могли быть востребованы при принятии королевского решения о возведении Монетной курии в ранг суверенного суда.

Николя Ле Клерк, Пьер Галанд и Жак Спифам также оказали влияние на свое время, по-разному впечатлив своих современников. Но и в деле 1543 года их позиция не осталась без последствий: если я не ошибаюсь, впредь ни один парижский канцлер не пытался заявить о своих исключительных правах на лидерство в Парижском университете. А свои взгляды Галанд мог реализовать в 1558 году, возглавив в качестве старосты королевских лекторов комиссию по подготовке университетской реформы.

Дело Бекдельевра вызвало специальные постановления Парламента, разрабатывавшие служебный регламент для бретонских судей. Кстати, его дело обратило на себя внимание Натали Земон-Девис в книге о роли дара во французском обществе.

Антуан Луазель и Луи Сервен не только привлекли общественное внимание к вопросу о происхождении университета (о чем свидетельствует общественный резонанс, подтвержденный публикациями речей адвокатов и откликами на процесс), но и сделали важный шаг в развитии исторических исследований, обратив внимание на важность работы с историческими источниками.

«Диалог адвокатов», как я старался показать, стал очень важным этапом в становлении корпоративного самосознания этого профессионального сообщества. Не случайно к этому тексту обращались и французские адвокаты времен Реставрации и Июльской монархии, и российские адвокаты конца XIX и начала XXI века.

Король в правосудной монархии

Общим для всех наших героев является то, что во всех их документах так или иначе упомянут король. Это не удивительно, коль скоро речь идет о монархии, которую многие считали абсолютной. Король — источник права и правосудия. «Toute justice émane du roi», — писал Луазель. Короли вершили великие дела, творили историю, издавали законы, рассылали распоряжения. Каковы были последствия этой деятельности для страны в целом и для героев этой книги в частности? Ведь они тоже создавали свою историю, испытывая действие этих королевских инициатив на себе, приспосабливаясь к ним, давая на них ответ. Как соприкасались и взаимодействовали эти «большая» и «малая» истории?

Коллизии, рассмотренные в книге, начинаются во времена Франциска I и заканчиваются в период правления Генриха IV. Каждый из шести королей подписывал законы, постановления и письма, прямо или косвенно связанные с судьбами наших героев. Например, Франциск I распорядился убрать с улиц городов «попрошаек», создать «бюро по делам бедных», ограничить и упорядочить частную благотворительность, чтобы сделать милосердие государственным делом. Это заставило Жана Ле Пилёра задуматься над тем, какие изменения внести в привычный порядок семейной благотворительности, заведенный еще его матерью и ее богатой теткой. Этот же король проявил обеспокоенность тем, что монетное обращение сталкивается со все новыми трудностями, цены растут, полновесной монеты не хватает, что вызвало распространение фальшивых монет. И вот в городе Сент-Аньяне близ Руана по доносу сеньора этого города арестован Филипп Кавелье с женой по подозрению в фальшивомонетничестве.

Франциск I для развития гуманистической образованности в Парижском университете создает «корпорацию королевских лекторов», где читались открытые лекции для всех желающих. Будущий королевский лектор Пьер Галанд (в ту пору ректор университета) и канцлер Жак Спифам подхватывают королевскую инициативу, стремясь реформировать университетские программы.

Король поощряет новое издание сборников кутюм для их унификации и согласования друг с другом. Адвокат Шарль Дюмулен решает посвятить свою жизнь этой великой цели — комментариям парижских кутюм и их согласованию с требованиями римского и канонического права.

Что получается в итоге? Вплоть до самой революции во Франции так и не появится единого свода законов, но работа в этом направлении чрезвычайно обогатит французскую юридическую мысль. Университетская реформа будет несколько раз откладываться, а когда воплотится в жизнь, время будет упущено, возникнет параллельная иезуитская система образования. Забота о бедных и борьба с нищенством будут вестись всеми монархами интенсивно, но ни той, ни другой цели достичь не удастся, хотя промежуточные решения будут иметь ощутимые последствия, о которых, в частности, писал Мишель Фуко. Размышления французских горожан о частной благотворительности смогут повлиять на их дальнейший религиозный выбор.

Собственно, о деятельности каждого из королей, спроецированной на историю наших героев, можно долго рассуждать в этом же духе. Остановимся лишь на последнем из названных выше монархов.

Генрих IV, покончив с гражданской войной, провел амнистию, которую некоторые историки сравнивают с амнезией. Запрещалось упоминать о былых разногласиях, о Католической лиге и о мятежах. Из регистров парламента и регистров Парижского муниципалитета изымались страницы, содержавшие постановления той поры. Участники «Диалога адвокатов» с этим королевским требованием согласны, и лишь намеками и недомолвками они упоминают о недавнем прошлом Дворца правосудия. Но ни они сами, ни их читатели ничего не забыли, что дает возможность вполне определенно выразить свое политическое кредо: враждебность к политическим притязаниям Рима, неприятие любых форм католического радикализма. Авторы руководствуются принципом sаpienti sat и, по-видимому, достигают своей цели.

Тот же король решает снизить бремя судебных расходов для населения, сделав королевское правосудие более доступным, а для того надо было умерить непомерные аппетиты адвокатов и прокуроров, установив контроль над их деятельностью. Он, как «корень» «древа правосудия», обладает для этого достаточными прерогативами. Жан Боден к тому времени уже сформулировал тезис о суверенном праве монарха издавать любые новые законы во благо общества. Однако первый король династии Бурбонов этим правом в данном случае не воспользовался, а предпочел восстановить действие старого предписания Блуасского ордонанса 1579 года, в основу которого легли требования, высказанные депутатами Генеральных штатов 1576–1577 годов. В ответ последовали не только беспрецедентная «забастовка» адвокатов, воспетая в «Диалоге адвокатов», но и проницательный анализ социальных процессов, происходивших в мире «людей правосудия», и едкая их критика. Главное же — социальная группа адвокатов формулировала свое собственное корпоративное сознание, свою этику, направленную на защиту прав всех подданных, защиту общественного блага. Представления об «адвокатском долге» будут приобретать затем все новые коннотации. В далекой перспективе запущенный процесс обернется против королевской власти. Напомню, что и во Франции, и в России получится так, что на некоторое время после свергнутого монарха страну возглавят именно адвокаты, или присяжные поверенные, как их называли в России, — Дантон и Робеспьер, Керенский и Ульянов.