Читать книгу "Чужая игра - Виталий Гладкий"

Передо мной находился письменный стол, тоже из дуба, весь в вычурной резьбе. На нем лежали какие-то бумаги и стояла лампа из нефрита.

В камине весело потрескивали поленья, и отблески пламени ласкали тщательно натертый паркетный пол и пригревшегося пса, лежащего на коврике.

Какой он породы, я определить не мог.

Но мне очень не хотелось бы испытать на своей шкуре его внушительные клыки, которые он, злобно глядя в мою сторону, обнажал время от времени.

Плотные шторы на окнах были раздвинуты, и в высокие окна вливался молочно-белый свет морозного утра. Солнце только-только сбросило туманную шубу, и его вялые лучи робко касались верхушек сосен, вписанных в оконные рамы.

Значит, я не ошибся — это и впрямь была дача.

В зал вошли двое.

Охранник, до этого безмолвно торчавший за моей спиной, поспешил оставить наш «триумвират». Пес на миг приподнялся, умиротворенно и едва слышно поскуливая, — поприветствовал хозяина, — и снова лег, чтобы с пристальным вниманием наблюдать за мной.

Один из вошедших уселся за стол в кожаное кресло-вертушку. А второй устроился на диванчике возле столика с прохладительными напитками и спиртным.

Он молча налил что-то в широкий стакан, бросил лед и пригубил.

Тот, что за столом, — наверное, хозяин дачи, — смотрел на меня не мигая, как голодный удав.

Он был черноволос, кудряв, с темными, глубоко запавшими глазами. Его изрезанное морщинами лицо скорее говорило не об аскетическом образе жизни или лишениях, а о какой-то болезни наподобие язвы желудка или еще чего-то там.

Второй был полной противоположностью первого: рыжеволос, розовощек, хорошо упитан и явно не страдал от ишемической болезни сердца или изжоги.

Но какая-то забота омрачала и его физиономию. Он нервно покусывал толстые большие губы, будто пытаясь придержать рвущийся наружу гнев.

А что он злобился именно на меня, я понял сразу.

И спокойно констатировал: еще одним врагом у тебя, Серега, больше. Нет, двумя — второй тоже из этой оперы.

Я сказал сам себе — плюнь, дружок, терять тебе больше нечего. Кроме жизни.

Но она за последние пятнадцать лет так часто висела на волоске, что иногда мне казалось, будто я уже давно умер, а окружающий меня мир — всего лишь иллюзия.

Однажды я прочитал в каком-то умном журнале нечто подобное. Некая теория утверждала, что все вокруг эфемерно и мы живем в воображаемом мире.

То есть болтаемся черт его знает где — в вечной бесконечности, — придумываем себе окружающие нас предметы и природные явления, создаем разные проблемы, чтобы жизнь медом не казалась, разделяем выдуманную нами двуногую и прочую живность на овнов и козлищ, хотя на самом деле это совершенно относительно и существует только в нашем воспаленном сознании…

И тэдэ и тэпэ.

Короче — бред сивой кобылы.

Но не без определенной изюминки. Которая иногда вдруг становится пронзительной до невероятия правдой.

— Я буду по возможности краток, — наконец сказал «язвенник». — Ведерников, куда девался груз из рефрижератора?

Ба-а, вон откуда ветер дует…

— Кто вы такие, черт вас дери, и кто вам дал право сажать в каталажку офицера милиции?!

Я постарался, чтобы мое возмущение выглядело как можно натуральней.

— Пусть наши имена вас не волнуют. Лучше позаботьтесь о том, чтобы ваша голова удержалась на шее. Если не ответите на мои вопросы, их из вас выжмут. В прямом смысле этого слова. Где груз, Ведерников?

Я и не сомневался, что меня не только засунут под пресс, но и разрежут на мелкие кусочки, чтобы узнать, куда девались сто пятьдесят миллионов долларов (а может, и больше).

И в душе моей вовсе не цвели пинии и розы непреклонного и мужественного рыцаря короля Артура.

Там ночевал салат из страха и безумного упрямства с отвратительным запахом и горьким полынным вкусом.

Однако нужно что-то говорить…

Интересно, откуда мне знаком голос «язвенника»?

— А почему вы спрашиваете меня только про груз рефрижератора? На вашем месте я бы спросил и о том, куда подевался металл со складов Облснабсбыта и куда запропастились двадцать четыре вагона с ломом цветных металлов, и…

— Заткнись, ментовская морда! — вдруг заорал «язвенник». — Ты у меня сейчас дерьмо будешь жрать, да еще и спасибо говорить, лишь бы тебя не кастрировали. И это для начала. Понял?!

— А как же, ваша милость. Только я к вашему рефрижератору не имею никакого отношения. Какой рефрижератор? Что за груз? Я занимаюсь совершенно другими делами. С таможенным терминалом работает майор Калина.

Немного правды, которую они и так знают…

Голос…

Черт возьми, я ведь не могу ошибиться, я его уже слышал!

Но где и когда?

— Ведерников! — наконец заговорил и второй. — Не строй из себя клоуна. Дело очень серьезное, и тебе это известно не хуже, чем нам. Чтобы прекратить ненужные и лишние разговоры, скажу, что нам известно, кто возглавлял операцию в районе «пороховых складов»…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Этого я не ожидал. Если, конечно, рыжеволосый не берет меня на понт.

Кто же это меня так вложил?

Полковник Латышев?

Исключается — и он, и Виктор Егорович давали мне наказ ни в коем случае не упоминать ГРУ. А значит, Латышев как раз заинтересован в том, чтобы я остался в тени.

Но все-таки почему Латышев так срочно отбыл в столицу? Почему не сказал мне на прощание хотя бы несколько ободряющих слов? Или я в его глазах чересчур мелкая сошка?

В приличном обществе это по меньшей мере неэтично.

Генерал?

Что ему докладывал мой новый шеф — неизвестно. Но опять-таки Латышев-Питон не такой дурак, чтобы даже начальнику областного управления внутренних дел раскрыть всю подноготную операции.

Кузьмич?

Никогда не поверю, что он сдал меня со всеми потрохами, — не такой это человек. Да и знал он всего ничего.

Тогда кто? И что им известно?

— Мы знаем, что именно ты вызвал к «пороховым складам» ОМОН. У нас есть запись твоего телефонного разговора с капитаном Неделиным, — тем временем продолжал рыжеволосый.

Опа! Вон оно что… Оказывается, наш ОМОН пасут с великим тщанием и давно. Мог бы и догадаться, товарищ майор.

Вот черт, нужно было договориться с Кузьмичом заранее…

Ладно, поезд уже ушел. И нечего стоять на перроне и слезы лить, что вещички уехали.

— A-а, вы вон про что… — Я изобразил понимание. — Да, омоновцев вызвал я.

— Зачем? — спросил рыжеволосый. — Разве тебя кто-то уполномочивал на это?