Читать книгу "Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд"

Она помедлила, потупив взор и тщательно взвешивая слова.

– Прости, Джон, – сказала тихо, – но есть власть и выше твоей. Не запрещай мне внимать слову Божьему.

– И ты хочешь взять Абигейл?

– Да, хочу.

Джон тряхнул головой. Он предпочитал не спорить с совестью жены. У него и без этого довольно хлопот.

– Тогда ступай! – вскричал он гневно. – Но без моего благословения!

«И без моего „спасибо“», – добавил он про себя. Он отвернулся и показывал ей спину, пока она не ушла.

Взирая на мир весной 1770 года, Джон Мастер не сомневался в одном: еще не было времени, когда колония столь остро нуждалась в приличных людях с доброй волей и холодной головой. Пять лет назад, когда Ливингстон и Деланси заявили на ассамблее, что джентльмены должны обуздать сынов свободы, они были правы. Но сделать им это не удалось.

Главные фракции провинциальной ассамблеи давно уже разделились в большем или меньшем согласии с английскими политическими течениями. Деланси и его богатые англикане именовались главным образом тори и считали Мастера своим как члена приходского управления церкви Троицы, сын которого обучается в Оксфорде. Виги, предводительствуемые Ливингстоном и группой юристов-пресвитерианцев, могли ратовать за простых людей и противиться всему, что считали злоупотреблением королевской властью, но были все-таки джентльменами уравновешенными. У скромного, беспартийного Джона Мастера среди них было тоже много друзей.

И потому ему казалось очевидным, что если порядочные люди вроде него самого прибегнут к здравому смыслу, то этого хватит, чтобы навести порядок в колонии. Но ничего подобного не произошло. Последние пять лет явились бедствием.

После отмены Акта о гербовом сборе он какое-то – недолгое – время надеялся, что благоразумие восторжествует. Он был среди тех, кто заклинал ассамблею возобновить поставки британским войскам.

– Бог свидетель, – сказал он одному вигу, – что войска нам нужны, и их придется кормить, и платить им – тоже.

– Не могу я на это пойти, Джон, – прозвучало в ответ. – Дело принципа. Мы не согласовали этот налог.

– Ну так давайте согласуем!

Он понимал, почему лондонские министры приписывали колониям обструкционизм. Но почему лондонцы, в свою очередь, вели себя так заносчиво?

Их следующий шаг стал оскорблением. Его предпринял новый министр Тауншенд, который обложил пошлинами многие товары, включая бумагу, стекло и чай. «Новый министр – новый налог, – вздохнул Мастер. – Старая песня. Не пора ли сменить?» Однако занозой явилась заключительная часть. Деньги взимались не только на войска. Их собрались пустить на жалованье провинциальных губернаторов и их чиновников.

И нью-йоркские виги пришли, разумеется, в ярость.

– Губернаторам всегда платили избранные ассамблеи! – возмутились они. – Это единственный способ дать им какой-то окорот! Мы станем для них пустым местом, если им будет платить Лондон!

– Это же очевидно, Джон, – внушал Мастеру его товарищ-купец. – Лондон хочет нас уничтожить. – И после этого добавил: – Пусть идут к черту, раз так!

Никто не успел оглянуться, как купцы снова отказались торговать с Лондоном. Мастеру показалось, что ассамблея заходит в тупик. Но хуже всех были проклятые «Сыны свободы». Чарли Уайт и его дружки. Они практически завладели улицами.

Прямо перед фортом, на Боулинг-Грин, они установили высоченный, как корабельная мачта, Шест свободы. Там постоянно возникали стычки с «красными мундирами». Если солдаты сносили шест, то сыны свободы ставили новый, еще больше, – тотем триумфа и неповиновения. А члены ассамблеи успели настолько перепугаться, что всячески им угождали. Кое-кто из сынов свободы даже выдвинул туда свою кандидатуру.

– Если не побережемся, – предупредил Мастер, – то городом будет править чернь.

Последней каплей явились проблемы с диссентерами.

Мастер не имел ничего против диссентеров. В Нью-Йорке их всегда было много: почтенные пресвитерианцы, община гугенотов Французской церкви и, разумеется, голландцы. Бок о бок уживались лютеране и моравские братья, методисты и квакеры. Некий Додж создал баптистскую группу. Да если на то пошло, то что там диссентеры – в Нью-Йорке всегда существовала еврейская община.

Беды начались с простой юридической закавыки. Церковь Троицы была корпоративным образованием. Этот статус был выгоден как в юридическом, так и в финансовом смысле – вот пресвитерианские церкви и решили, что тоже должны стать корпорациями. Однако это был деликатный вопрос. Королевская коронационная присяга и множество исторических законодательных актов обязывали правительство поддерживать Церковь Англии. Объединение с диссентерами влекло за собой юридические и, несомненно, политические проблемы. Однако едва об этом заговорили пресвитерианцы, как к ним захотели примкнуть и все остальные Церкви. Правительство ответило отказом. Диссентеры были разочарованы.

Но увы! Мастеру пришлось признать, что масла в огонь подлили его собственные единоверцы, когда англиканский грубиян-епископ прилюдно заявил: «Американские колонисты суть варвары и язычники».

Чего же было ждать после этого? Разъяренные диссентеры оказались на ножах со всеми британскими влиятельными кругами. Почтенные пресвитерианцы, члены ассамблеи, оказались в одном лагере с «Сынами свободы». В тот самый час, когда понадобились холодные головы, иные лучшие люди города якшались с отбросами.

Что касалось сегодняшней проповеди, то Мастер понимал желание Мерси ее посетить. В город вернулся великий Уайтфилд собственной персоной. Прошел слух, что проповеднику нездоровится, но послушать его собиралась огромная толпа. Джон не возражал ни против самого Уайтфилда, ни против его речей. В толпе, несомненно, найдутся и англикане – люди, идущие к свету, как выразилась бы Мерси.

Но все равно это было ошибкой. Эти сходы лишь подогревали страсти. «Боже, – подумал он, – скоро Чарли Уайт сожжет мой дом и заявит, что сотворил богоугодное дело!»

В таких меланхоличных размышлениях он пребывал после ухода Мерси и Абигейл. Он чувствовал себя подавленным и одиноким.

У проповедника было широкое лицо. Когда он обращал взор к небесам, то как бы лучился светом, словно само солнце благословляло его. Он выглядел нездоровым, взбираясь с чужой помощью на помост, но стоило его певучему голосу разнестись над собравшейся на Коммоне толпой, как он будто вдохновился самим днем и напитался жизнью. Толпа стояла завороженная.

Но Мерси не удавалось сосредоточиться.

Абигейл была рядом. В свои десять лет она стала достаточно взрослой, чтобы понять. Сейчас она покорно взирала на проповедника, но Мерси подозревала, что Абигейл не слушает. Она уже несколько раз отметила, что дочь глазеет по сторонам.

Она солгала ребенку, сказав, что отец не смог пойти, и видела дочкино разочарование. Она не исключала, что Эбби слышала их спор. О чем втайне думает это дитя? Мерси почти пожалела, что пошла, но теперь уже было поздно. Хотя они стояли с краю, ей не пристало уходить с проповеди. Как это будет выглядеть? Да и гордость не позволяла.