Читать книгу "Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - Тумас Шеберг"

Бергман рисует в мемуарах совсем иную картину. Его самого “прикончили” как писателя, поскольку писал он “плохо, манерно, вдобавок под влиянием Яльмара Бергмана и Стриндберга”. У сестры он обнаружил ту же напряженную, натужную манеру письма и “убил” ее попытки, не задумываясь о том, что для нее это единственный способ выражения.

“По ее словам, она тогда перестала писать. Не знаю, в наказание ли мне или себе самой или от трусости”. Он помнит ее страдальческое лицо, а странно тусклый голос просто напугал его.

Спустя много лет Маргарета все-таки снова взялась за перо и в 1971 году выпустила первую книгу – “Горбун. Романтическая повесть”. Художница и режиссер Мари-Луиза де Геер Бергенстроле одно время собиралась экранизировать эту книгу, но так и не реализовала проект.

Пианистка

Сидя в туалете – или в “нужнике”, как он сам говорил, – Ингмар Бергман прочитал в газете, что на Каннском кинофестивале с успехом прошел шведский фильм. Когда он сообразил, что речь идет о его фильме, то сперва не поверил собственным глазам. Ведь даже не знал, что фильм участвует в конкурсе.

Комедия из жизни начала века “Улыбки летней ночи” стала для Бергмана международным прорывом. “Лето с Моникой”, правда, было в прокате за рубежом, например в США, под названием Monika, the Story of a Bad Girl[28], то есть дистрибьюторы расчетливо использовали роль Харриет Андерссон. Но “Улыбки летней ночи” номинировались на “Золотую пальмовую ветвь” в Каннах и завоевали Prix de lHumour Poetique[29]. Кроме того, этот фильм номинировался по трем категориям на BAFTA Film Award[30] и получил датскую премию “Бодиль” как лучший европейский фильм.

На премьере в стокгольмской “Красной мельнице”, состоявшейся на второй день Рождества 1955 года, Бергман и Биби Андерссон украдкой пробрались на галерку кинотеатра, хотели выяснить реакцию публики. Бергман никак не мог избавиться от глубокого недоверия к себе по части комедий. Временами они, конечно, слышали смешки, но в целом настрой казался выжидательным. Бергман сбежал с галерки, проверил звук и пошел в туалет, а выйдя из кинотеатра, “мобилизовал свой победоносный смех, хотя я знала, что он боится”. Бергман и Андерссон не сомневались, что фильм провалился. “Я старалась утешить его, но без особого успеха”, – вспоминает она в мемуарах.

В общем, отзывы были неоднозначные. “Моргонтиднинген” писала, что это один из лучших шведских фильмов, и “Арбетарен” присоединился к похвалам. Однако в историю вошел комментарий Улофа Лагеркранца: “Скверная фантазия прыщавого юнца, дерзкие грезы незрелого сердца, безграничное презрение к художественной и человеческой правде – вот силы, создавшие эту “комедию”. Я стыжусь, что смотрел ее”.

Биби Андерссон стала одной из самых прилежных и надежных бергмановских звезд и, как и остальные, участвовала в его разноплановых и успешных художественных предприятиях: осенью, зимой и весной – в театре, летом – в киносъемках. Конечно же она присутствовала на регулярных бергмановских кинопоказах в росундском киногородке. Гости этого особенного мероприятия составляли избранное, элитарное общество. Тот, кто не удостоивался приглашения, обижался и объявлял все это сектантством. В описании Биби Андерссон киновечера здорово напоминают приемы у диктатора, когда гости не смеют рта открыть, не рискуя впасть в немилость и стать жертвой неведомой, но определенно жестокой судьбы. Никто не смел ничего сказать о фильме, который показывал Бергман, пока он сам не выражал неудовольствие или одобрение. Если кто-то не давал себе труда прийти, он обижался. Нельзя же появляться только тогда, когда тебе удобно. Как полагает Андерссон, таким образом он режиссировал и дружбу, требовавшую особых отношений. Хотешь остаться Бергману другом, принимай его условия и дружи на них.

Биби Андерссон чрезвычайно метко характеризует Ингмара Бергмана. Как все режиссеры, он хотел влюбиться (и в самом деле все время именно так и поступал). Его привлекали талант и яркость, а люди для него были словно кино– или театральные персонажи. Подобно тому, как он создавал публичный образ “Ингмара Бергмана”, пишет Андерссон, он создавал и людей, какими себя окружал. Мог быть невероятно беспощадным, и она боялась того дня, когда придет ее черед впасть в немилость. И не удивительно. Она рассказывает об инциденте на съемках “У истоков жизни”, фильма, произведшего огромную сенсацию сценой родов, от которой народ падал в обморок. Перед самым важным своим эпизодом она каталась в павильоне на беговых санях и пришла на съемку потная, возбужденная и рассеянная. После репетиции Бергман сразу остановил работу, повернулся к актрисе спиной, и холод, каким веяло от него, так ее напугал, что она навсегда забыла о развлечениях между съемками.

Бергман, без сомнения, бранил своих наиболее доверенных ключевых сотрудников, и будь на его месте кто-либо другой, такое обращение было бы весьма рискованно. Во время съемок “Молчания” Свена Нюквиста, преемника Гуннара Фишера на посту бергмановского лейб-оператора, вызвали в больницу, где умирала от рака его мать. Конец близок, гласило безжалостное известие. Нюквист пришел к Бергману прямо посреди репетиции, что само по себе уже было грубым нарушением кода поведения. Бергман рассвирепел и запретил Нюквисту уезжать со съемок. “Если уедешь, гнида, можешь вообще катиться на все четыре стороны!” – крикнул он. “Раз ты называешь меня гнидой, когда моя мать при смерти, то я и в самом деле не вернусь!” – ответил Нюквист и ушел, хлопнув дверью.

Кинооператор уровня Нюквиста мог бы, пожалуй, и не вернуться. Но работодателем был Ингмар Бергман, и Нюквист вернулся. Бергман, конечно, попросил прощения, однако добавил: “Пойми, Свен, все-таки самое важное всегда то, что продолжает жить. То, что видишь на белом экране. Ничего другого для тебя не существует”.

Нюквисту не составило труда намотать на ус бергмановскую премудрость. Позднее эти слова даже стали его девизом.

С 1953 по 1958 год Ингмар Бергман осуществил в Мальмёском городском театре шестнадцать постановок. Одновременно он снял девять полнометражных фильмов. Огромная работа, и невольно задаешься вопросом, как он находил время на что-то другое, например на личную жизнь. Тем не менее женщины продолжали приходить и уходить неиссякаемым потоком, и измены стали чуть ли не рутиной. Когда в марте 1957-го состоялась восторженно принятая критикой премьера “Пера Гюнта”, Карин Бергман писала о мимолетной встрече с сыном: “Почему-то кажется, будто он постарел, переступил через многое из окружающего его теперь внешнего почета, успеха, популярности. Кажется, теперь он видит свою задачу прежде всего в честной и большой работе. Он спешит жить. Ведь ему еще нет и сорока. Но почему-то кажется, будто он закончил жизнь”.

Делая записи в дневнике, она явно испытывала потребность уточнить, кого навещала, будто хотела пояснить ситуацию вымышленному, непосвященному читателю: “Мы гостили у Гюн, третьей жены Ингмара. Там была елка, и чайный стол, и музыка, и уют, а главное – трое мальчиков Гюн, младший из которых, Лилль-Ингмар, приходится нам внуком”. И снова она ничего не понимала в мотивах поступков сына. “Вечер прошел очень мило и приятно, я просто диву даюсь, почему Ингмар никак не может быть здесь. Теперь она бы дала ему большую свободу и понимание. Ведь, в сущности, он такой бесприютный, бездомный!”