Читать книгу "Зона затопления - Роман Сенчин"

Ольга упорно пыталась выяснить, когда, кто, зачем заказал этот генплан. «Несколько лет назад заказали», – с полуулыбкой отвечали ей. «Когда именно?» – «А какое это имеет значение?» Ольга изумлялась: «Огромное! Решение о возобновлении строительства было принято в две тысячи пятом году. Опубликовали генплан в две тысячи одиннадцатом. Не могли же его составлять шесть-семь лет». И снова в ответ полуулыбка: «Почему не могли? Генплан – дело серьезное. Требуется время».

Генплан был явно халтурный. Обо всех селах написано примерно одно и то же, и одно и то же светлое будущее им всем прогнозировалось. И его публикация в тот самый момент, когда села эти догорали, была словно издевательство, глумление.

«Совпало, – объясняли Ольге. – А обнародовать было необходимо, так как это общественная информация». Ольга выходила из себя: «Какая информация?! Что на дне будут парки, фонтаны, благоустроенные коттеджи?» – «Что ж, так получилось. Станцию решили достраивать на самом верху и достаточно неожиданно…» – «А почему не отменили разработку генплана?» – всё добивалась Ольга. «Как – отменить? Выигран тендер, привлечены специалисты. Расторжение контрактов повлекло бы такие неустойки и штрафы!.. Вы что, так не делается…» – «А можно все-таки ознакомиться с документами – кто заказывал генплан, кто участвовал в тендере?» А в ответ от одного, другого, третьего собеседника в дорогом костюме: «Я вам не могу предоставить такие документы… И я… Это служебная информация…»

Да и только ли история с генпланом превратилась в тайну, покрытую непроницаемым мраком…

Все и везде было запутано, заперто, скрыто лабиринтом посредников, субпосредников, подрядчиков, субподрядчиков, замками регламентов, подзаконных актов, нормами корпоративной этики, каменной недоступностью начальства, фразой «служебная информация».

Ольга хорошо помнила, как в конце советского времени даже самый маленький начальник мог обещать: «Да, я разберусь, я постараюсь сделать». И разбирался, пытался и часто делал. Как депутаты помогали своим избирателям, даже заискивали перед ними. Застала она то время, когда журналистов одни боялись и устраняли непорядок, только бы не напечатали плохо в газете, другие бежали к журналистам, как к последним заступникам.

Теперь же начальство, депутаты были или совершенно недоступны, или, если соизволяли встретиться, то, не пряча скуки и чего-то, очень напоминающего презрение, выслушивали претензии, людскую боль, стойко переносили чужие слезы и мольбы и в итоге чаще всего отвечали: «Это не в моей власти». – «А в чье-ей?» Тут было множество вариантов ответа: представитель исполнительной власти отсылал к власти законодательной, представитель законодательной – к исполнительной, краевой чиновник кивал на федеральный уровень, федеральный – на краевой…

Однажды Ольга добралась аж до заместителя министра экономики и регионального развития края. Добралась не одна – одну бы ее вряд ли к нему подпустили, – вместе с московскими тележурналистами.

Замминистра долго и складно, увлекательно рассказывал о планах по развитию региона. И уже под конец беседы, а точнее, почти монолога, Ольге удалось задать тот, как ей казалось, самый важный вопрос, в котором содержалась суть проблемы большинства переселяемых из зоны затопления:

– Почему людям предоставляют только жилую площадь – восемнадцать метров на человека, хотя они теряют землю, постройки, вынуждены бросать технику?

И замминистра, глядя на Ольгу, как на глупую девочку, стал объяснять:

– Есть определенный лимит финансирования. Исходя из установленного лимита финансирования и определен норматив жилых квадратных метров. Все зависит от денег. Было бы денег больше, был бы и норматив, наверное, больше.

А дальше дал понять, что вопрос финансирования не в сфере правительства края.

– А в чьей сфере? – настаивала Ольга.

– Водохранилище является федеральной собственностью, – уже с интонацией утомления отозвался замминистра, – подготовка зоны затопления, в которую входит в том числе переселение населения, финансируется преимущественно из федерального бюджета.

– Но ведь именно вы курируете подготовку к затоплению.

– Курировать и финансировать, как вы можете понять, – не одно и то же. – И, не дав Ольге спросить, где же та организация, тот человек, какие определяют, сколько нужно выделить средств на устройство переселенцам достойной жизни на новом месте, замминистра вновь запел о перспективах: – Этот район, где реализуются столь масштабные проекты, ведь это будущее России. Объективно будущее России! Ведь это вторая Тюмень на самом деле. Строительство гидроэлектростанции – первый шаг. Там мощнейшие общемировые запасы бокситов, железной руды, каменного угля, магнезитов. Это то, за счет чего будут жить наши внуки…

– А за счет чего жить там переселенцам сегодня? – вырвалось у Ольги.

Скулы замминистра, молодого еще человека, повело в сторону, глаза полыхнули. Но он тут же взял себя в руки, улыбнулся:

– Поверьте, никому с голоду и холоду мы умереть не дадим.

По итогам этого разговора Ольга написала заметку, ее опубликовали, а через несколько дней столкнулась с коллегой из другой газеты, Ритой.

– Цела́? – вроде как в шутку, но не совсем изумилась та.

– Ты о чем?

– Прочитала о твоей встрече с этим замом. У меня с ним месяца два назад тоже диалог был, но совсем другой. Как жива осталась – не знаю.

Рита посмеялась невесело и рассказала такую историю:

– Узнала, что в минрегионе заседание согласительной комиссии, будут переселенцы без жилья. Пробралась, в общем, правдами-неправдами, нашла кабинет. Захожу – кворума нет, и все четверо или пятеро членов комиссии – чиновники. Ни депутатов, ни прокурорских. Короче, междусобойчик такой, заранее безрезультатный… Представилась, а мне в ответ: «Вон!» Это как раз вот этот замминистра. «Почему? – спрашиваю. – И еще таким тоном». – «Еще раз повторяю: за дверь! В третий раз повторять не буду!» И прямо трясется от злости. А мне, наоборот, как-то легко стало. «Почему это я должна выйти? Я – журналист». Тут он вскочил – и ко мне через весь этот кабинет огромный. Ну, перепугалась, конечно, – бычина такой!.. – Рита выдохнула. – Подскочил вплотную, руки дергаются, а сам пузом меня к двери толкает. «Пройдите!» – «Не выйду! Аргументируйте свое поведение». И он снова как завопит, своим охранникам уже: «Охрану сюда! – И мне: – Вы не будете здесь присутствовать!» Побежал обратно, сел за стол. Прямо мультик какой-то… Я процитировала из закона о СМИ, где о правах журналиста. А он: «Не надо демагогии. Вы – никто». – «Я, по крайней мере, гражданка эрэф!» – «Вы не будете здесь присутствовать!» – «У вас закрытое заседание?» – «Я не собираюсь давать вам никаких комментариев. Сейчас придет милиция, она с вами поговорит». – «Полиция», – говорю. «Не выводите меня из себя! Как вы вообще сюда попали?» – «У меня разовый пропуск». – «Мы разберемся, как вы его получили, как проникли в здание правительства!» Остальные сидят как болванчики. Молчат. И переселенцы молчат, слова боятся сказать… Верят еще во что-то… Полиции, в общем, нет, замминистра водички попил и снова начал беситься: «Где ваше журналистское удостоверение?» Я решила: «Хрен тебе что покажу», – и цитирую из закона, что гарантируется свобода поиска, получения и распространения информации любым законным способом любому гражданину. А он: «Выйдите отсюда, в конце концов! Не мешайте работать!» Тут появляются полицейские эти, и он им прямо истошно: «У нее диктофон!» Ну и меня молча вывели. А на улице, под солнцем, стоит человек тридцать с плакатиками: «Мы остались на дне!», «Прекратите геноцид!» Через пять минут всех разогнали. Ну, то есть плакатики поотбирали, пообещали, что, если скандировать будут, – десять суток ареста… Те, кого на комиссию допустили, ничего не добились, конечно… Вот так.