Читать книгу "Кресло русалки - Сью Монк Кид"

Один за другим раздались два проворных щелчка, и я поняла, что Кэт заперла за нами дверь. Тогда я повернулась к ней.

– Ради Бога. Что все это значит?

Схватив мои руки, Кэт крепко сжала их.

– Прости, Джесси. Я была с тобой нечестной. Пусть все знают, что я упрямая, проклятая идиотка, которая думала, что делает все правильно, а оказалось, что сделала только хуже.

Слегка закинув голову назад, я пристально посмотрела ей в лицо. Оно было как лед, который вот-вот сломается. Глаза глядели напряженно, рот скривился на сторону, чтобы не заплакать, и я поняла, что означало для нее то, что она сказала. Я напряглась, силясь понять, что стояло за ее словами.

– Просто… Клянусь, я не думала, что Нелл так плоха.

– Но зачем все мы здесь?

– В тот день, когда мы сидели в приемной, в больнице, я поняла, что если не попытаюсь все открыть, то в одну прекрасную ночь Нелл истечет кровью до смерти. Если, как сказали вы с Хью, ей нужно «воссоединение», то ладно, Бога ради, будем сидеть здесь и «воспоминать».

Мысли мои бешено завертелись. Истина медленно открывалась мне: Кэт, Хэпзиба, отец Доминик, Шем – все они знали. Знали причину, по которой мать калечит себя, почему смерть отца в той или иной степени положила конец и жизни матери. Даже почему его трубка была погребена под грудой всякого хлама в ее ящике, а не лежала на дне океана. Все они и царившая вокруг атмосфера были похожи на впавших в зимнюю спячку цикад, которые живут под землей семнадцать лет, а затем однажды, когда колесо Цирцеи совершает оборот, выползают на свет.

Я быстро посмотрела на отца Доминика, который встретил мой взгляд, подняв уголки рта в сдержанной улыбке, стараясь вселить в меня уверенность.

Они знали все уже тридцать три года. Когда я была маленькой девочкой и рисовала кораблекрушение, когда я собирала розы в монастырском саду и разбрасывала их лепестки как прах отца по всему острову. Всякий раз, когда я приезжала навестить мать, они знали.

Хэпзиба усадила мать на складной стул рядом с прилавком. Я заметила, что банки у нее в руках уже нет и она стоит между кассой и выставленными образцами жевательной резинки без сахара. Меня поразило, что мать опустилась на стул с замечательным смирением.

Сегодня Хэпзиба обошлась без какой-либо прически, а просто заплела волосы в косички. Я заметила, как она пальцем почесала голову в проборе между косичками, а другой рукой похлопала мать по запястью. Когда я сидела здесь в последний раз, Кэт, Хэпзиба и Бенни ели ореховое мороженое.

Стоя у двери рядом с Кэт, я впервые подумала: то, что они затеяли – это так называемое «воспоминание» или «сочленение», как выразилась Кэт, – может оказаться вредно для матери. А что, если правда ошеломит ее, снова сломит, заставит свернуться клубком на полу?

Наклонившись к Кэт и понизив голос, я сказала:

– Я хочу, чтобы мать сталкивалась с происходящим не меньше, чем другие, но правильно ли действовать именно так? Я имею в виду – она ведь только что вышла из больницы.

– Сегодня утром я звонила Хью, – ответила Кэт.

– Хью? – переспросила я и почувствовала, как слово увеличилось в объеме, словно высосало из комнаты весь воздух.

– Я бы не сделала этого, не скажи он, что все нормально, – заверила меня она. – На самом деле он считает, что это блестящая мысль.

– Неужели? – Я постаралась выглядеть удивленной, хотя легко могла себе представить, как ему видится вся эта сценка: любящие друзья собрались вокруг матери, помогая ей понять нечто, что медленно разрушает ее.

– Хью предложил, чтобы мы поговорили с ней как друзья, – сказала Кэт, – и не слишком на нее давили. Она сама должна сказать это.

Это.

– А ты не хочешь объяснить мне, что это такое? – спросила я.

Кэт отвела взгляд.

– Я все сказала ему.

– Ах вот как. А мне ты сказать не хочешь? – В моем голосе слышались гнев и отчаяние. – Или для этого тебе придется заманить в ловушку меня вместе с матерью?

Кэт так покачала головой, что локоны взметнулись в воздух. Я услышала размеренный шепот в другом конце лавки.

– Я не виню тебя, что ты сердишься, – сказала Кэт, смягчаясь. – Ладно, я это заслужила. Я действительно верила, что мы все уладили. Но только будь так добра – не называй это ловушкой. Хочешь верь, хочешь нет, но все это исключительно из-за любви к Нелл, только и всего.

Она стояла передо мной, жестикулируя, маленькая крепышка, и я не сомневалась, что она любила мать и последние тридцать три года носилась с несчастьем матери так, будто оно было ее собственным.

– Ты сама убедила меня, что нам следует поговорить обо всем, – бранчливо произнесла она. – Плюс еще Нелл на больничной койке со вторым отрубленным пальцем. Я бы и раньше тебе про все рассказала, но мне потребовалось время до вчерашнего дня, чтобы хорошенько все обмозговать. Я не знала, как мне с этим справиться, до сегодняшнего утра.

Я перевела дыхание, чувствуя, что сдаюсь, раздосадованная, что она позвонила Хью, но и чувствуя при этом некоторое облегчение.

– Хью сказал, что с помощью лекарств состояние Нелл удалось стабилизировать. – Кэт понемногу успокаивалась. – И даже ее врач считает, что она готова вернуться в прошлое, к тому, с чего все началось.

Значит, подумала я, Хью поддерживает связь с врачом Нелл.

Мы с Кэт сели – я рядом с матерью, а Шем и отец Доминик заняли два оставшихся стула.

– Я ничего об этом не знала, – сказала я матери.

– Верю, если ты еще не окончательно меня возненавидела.

– Никто никого не собирается ненавидеть, – набросилась на нас Кэт. – Как я понимаю, привезти тебя сюда было не самым честным приемом в мире, но дело в том, что нам это было надо.

Мать посмотрела на свои ладони, сложенные «лодочкой».

– Слушай, я заезжала к тебе и привезла твои четки. – Кэт полезла в карман, достала красные бусинки четок и вложила их в здоровую руку матери.

Мать сжала их в кулаке.

– Чего вы от меня хотите?

– Просто попытайся изложить словами, что случилось с Джо, – попросил отец Доминик.

Все ждали.

Сердце мое забилось, я начала задыхаться. Мне не хотелось этого знать. Я в большей или меньшей степени втянула в это всех и теперь чувствовала себя уничтоженной при мысли о том, чем такое может закончиться.

«Если ты еще не окончательно меня возненавидела».

Мать повернулась и посмотрела на меня, и мне на мгновение показалось, что я заглянула в какой-то черный люк, столько неизбывной тоски скопилось в нем.

– Я не собираюсь тебя ненавидеть. Ты должна рассказать об этом. Что бы то ни было.

Я увидела щели в стене ее упрямого сопротивления. Мы все увидели. Мы сидели, стараясь не глядеть друг на друга. Молчание разлилось вокруг целым океаном. А на улице толпы прибывших на пароме по поводу Дня святой Сенары стали выстраиваться на подступах к причалу в ожидании русалочьего кресла. Я видела их через зеркальное стекло витрины. Представляя, как они делают то, что принято делать в подобных случаях, – глазеют на витрины, лижут сахарную вату, сажают детей на плечи: простые маленькие радости, – я почувствовала, как меня переполняет боль зависти к подобным пустякам, какая возникает только тогда, когда тебе самому они уже недоступны. Я все бы отдала, чтобы снова стать обыкновенной. Бродить повсюду с той благословенной беззаботностью, которая предназначена для обычных людей.