Читать книгу "Линии разлома - Нэнси Хьюстон"

— Ничего страшного, — говорит Иоганн, — они этого заслуживают.

— Кто?

— Немцы… все немцы. Они заслуживают смерти.

— Не говорит так, Янек… — Я обращаюсь к нему по-польски. — Пожалуйста, не говори так.

— Буду говорить. Немцы — чудовища, Крыся. В год, когда я родился, они выбрали своим канцлером чудовище, всю мою жизнь они убивают поляков, уничтожают наш народ, наши земли, наши города, ты это знала? Варшаву, нашу столицу, в прошлом году сожгли дотла, ты знала?

Он говорит так тихо, что я с трудом разбираю слова.

— Но дети, Янек… маленькие дети…

— Ты правда веришь, что они спасают польских детей? Кристина, дети чудовищ — сами чудовища.

— А животные? Они тоже заслуживают смерти?

Ответа не последовало, и я почувствовала, что он снова от меня отдаляется.

— Возможно, для тебя уже слишком подано, — устало роняет Янек. — Наверное, ты была такая маленькая, когда тебя украли, что превратилась в настоящую немку. Скорей всего, мы с тобой не друзья, а враги.

От этих слов волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Пожалуйста… — в отчаянии шепчу я, прижимая большим пальцем правой руки родинку на левой. — Умоляю, Янек, я такая же полька, как ты. Мы должны держаться вместе.

— Вместе… против врага.

— Tak, tak, — по-польски отвечаю я.

Он обнимает меня за плечи и отвечает:

— Dobrze. Хорошо.

— Скажи, Янек… Если у кого-нибудь в Дрездене были саламандры в клетках… они, наверное, выжили, так ведь? Саламандры могут жить в огне.

— Это легенда… Саламандры живут в лесу рядом с нашим домом в Щецине. Ты видела живых саламандр?

— Нет.

— Ты очень умная, Кристина, но ничего не знаешь о жизни. Ты хоть раз гуляла по лесу?

— Нет.

— Саламандры — волшебные создания. У них черно-оранжевая чешуя, черные глазки и широкая пасть, и они теплые на ощупь. Мы с братом подстерегали их в лесу — они всегда появлялись в сумерках после дождя и прятались под корнями… Как-то брат поймал одну и принес домой. Мы посадили ее в коробку и пытались кормить, но она ничего не ела. Мы приносили ей зерно, траву, земляных червей, жуков и бабочек… Она ни к чему не притронулась. Неделя проходила за неделей, саламандра стала не такая шустрая, но была жива… Через полгода она превратилась в прозрачный, обтянутый кожей скелет, но все еще шевелилась. В конце концов ее тельце покрылось белой жидкостью… она сохла и гнила… Однажды мы пришли навестить нашу пленницу и увидели, что от нее осталась горка дрожащего желе.

Мы садимся обедать после пяти.

Дедушку увезли. Хельга подала нам только вареную картошку. Мама и бабушка не вышли к столу, и молитву читает Грета. В конце Иоганн произносит «Аминь» — впервые в жизни. Да будет так.

Этой ночью я видела во сне тысячи валяющихся на земле дрезденских статуй: разбитый Спаситель на кресте, разбитый бородатый философ, разбитая величественная богиня, разбитый человек без головы, голова без человека, разбитый печальный святой, маленький музыкант с отбитыми руками, Пречистая Дева, с ужасом глядящая на лежащего рядом голого мужчину, катящиеся каменные головы, мечущие молнии каменные глаза, израненные каменные лошади, изуродованные темнокожие рабы, искалеченные нимфы и кентавры, сложенные в пирамиду головы херувимов. «Смотри, Кристина!» — говорит дедушка. Я поднимаю глаза и вижу, что на фронтонах Оперы и Дворца правосудия распяты голые люди, их кровь стекает по стенам. Настоящие, живые руки и лица «украшают» фасады, они шевелятся, пытаясь привлечь наше внимание. В общественных парках и скверах, на газонах и клумбах, стоят живые женщины, их груди полны молоком, оно брызжет в разные стороны — это новые фонтаны. «Смотри, Кристина! — повторяет дедушка и широко разводит руки, как будто хочет объять всю панораму города. — Мы выиграли войну!»

Сны проникают в реальную жизнь, дни и ночи меняются местами, люди и статуи меняются местами, повсюду царит хаос, стоит март, люди измучены холодом, не умолкая воют сирены, небо истекает кровью, наступил апрель, в школе возобновились занятия, деревья во дворе цветут, птицы щебечут, бомбы падают на сквер, наутро от ратуши и церкви остались дымящиеся развалины, столбы карусели погнулись, лошади лежат на боку или на спине, но они как будто все еще скачут галопом, толстые деревья, переломленные пополам, опасно наклонились и прислушиваются, словно хотят услышать правду, исходящую из земли, уроки прекращены, Гитлер умер — так сказали по радио, пришел май, на клумбах расцвели цветы, школьный двор заполнен беженцами с востока, весь город кишит беженцами, они шли много дней, неся на себе пожитки и детей, у них серая кожа, они растеряны и голодны, и мы запираемся в ломе, не зная, чего ждать. Однажды на улице раздается крик, и мы бежим к окну — посмотреть, что происходит, мать не хочет расставаться со своим умершим ребенком, когда его пытаются забрать, она заходится воплем, хватает чемодан, вытряхивает из него вещи, прячет туда мертвого малыша и смешивается с толпой. Наступил июнь, Иоганн говорит, что Германию разделили на четыре части, как пирог, каждый из победителей получил свою часть, и наша досталась американцам.

Мы голодаем. Ждем, ждем и ждем до бесконечности, когда вернется отец, не зная, попал он в плен к русским, погиб в бою или умер от голода, пробираясь домой, никто ничего не знает, начинается летняя жара, и город превращается во вместилище страданий, люди отнимают друг у друга хлеб, болеют одними и теми же болезнями, нам совсем нечего есть, и Иоганн составляет список всех ценных вещей, оставшихся в доме — бабушкины драгоценности, несколько чашек и блюдец дрезденского фарфора и пианино, — отправляется на улицу, кое с кем встречается, торгуется, находит покупателя на пианино, приезжает грузовик, инструмент забирают, а мы получаем целый мешок картошки, это даже не волшебство, это чудо, пианино превратилось в картошку, как вода в вино, а Иоганн — наш спаситель. На улице он вслушивается в разговоры усталых людей и узнает, откуда бежали эти люди, что они видели, что потеряли, что вынесли, что оставили позади, а потом пересказывает все это мне.

«Отдай Иоганну куклу, Грета, может, он сумеет обменять ее на сало или хлеб», — говорит мама, но Грета качает головой, у нее надутый вид, она прижимает Анабеллу к себе и не желает с ней расставаться. «Тебе придется красть, Иоганн, — тихим голосом произносит мама. — Кради все, что сумеешь. Кради! Кради — или мы умрем от голода». И Иоганн крадет, отдает матери добычу, она принимает ее со слезами стыда и благодарности, а он на нее даже не смотрит.

В сумерках грязно-серого цвета мы с Иоганном сидим на краю сломанной скамейки в тенистом уголке сквера, оборванные беженцы спят вповалку на земле, подложив под голову свертки и заплечные мешки. Я сижу с закрытыми глазами и слушаю звучащую вокруг странную музыку — писк младенцев, вздохи женщин, молитвы стариков и бурчание в моем собственном животе. Неожиданно Иоганн говорит: