Читать книгу "Сорок роз - Томас Хюрлиман"

— Прости, у меня была важная встреча.

— С Номером Первым, я знаю.

— Ты была в баре?

— Да. Столики заказаны.

— Тогда можно начинать.

Где-то в глубине смех, звяканье сковородок и фарфора, и опять тишина. Огни на улицах стали ярче, смеркалось, если прояснится, вдали будут видны заснеженные горы.

— Когда ты с ним разговаривала?

— Вчера вечером.

— Понятно.

— Мне недостало сил, Макс. После ухода Оскара пришлось поговорить с мальчуганом.

— Как он это воспринял?

— Достойно. Без слез.

— Да, сын своей матери.

Они опять замолчали.

Так и стояли.

В конце концов Мария сказала:

— Это зверь при ножницах.

— Что?

— Ну, герб. Ножницы-клешни.

— Вон как, — сказал Макс.

И заплакал.

Она подошла к нему.

— Рак, — без всякого выражения произнес он.

— Да, рак.

Максмария.

Мариямакс.

Столп.

Как тогда.

В парке.

В счастье.

— А теперь, — сказала она с нежной, прямо-таки очаровательной улыбкой, — надо взять себя в руки, да?

— Разумеется, — кивнул Макс. — Ради сына. Тебе нужно много времени?

— Десять минут.

— Наверно, будет нелегко.

— Будь добр, застегни мне платье.

— Какая ты красивая!

— Спасибо, дорогой.

— Шансы есть?

— Оскар сомневается.

— А мальчуган?

— Утром уехал в школу.

— А сегодня вечером?

— Как будто бы ждет друзей.

— Сколько ему дают?

— Год, может быть, два.

— А если оперировать?

— Нет, слишком поздно.

— Год — это так мало.

— Может быть, два.

Макс вышел из ванной.

Она крикнула ему вдогонку:

— Спасибо за розы, дорогой!

— Доставили вовремя?

— Они просто чудо.

— Под стать царице роз.

В смокинге он выглядел потрясающе, высокий, статный, умудренный опытом, зрелый — настоящий аристократ.

— Идем?

— Идем!

Потомки

На автозаправку, где они с незапамятных времен торчали у барной стойки, каждое утро заезжал почтальон, чтобы в точности доложить, что повидал во время своего вояжа. Рассказывал о приездах и отъездах, о приходах и уходах, о рождении и увядании, и в начале февраля, с появлением первых карнавальных масок, интерес почтальона и его слушателей начал сосредоточиваться на кацевском доме. Подробности неизвестны, только вот с позавчерашнего дня ни Губендорф, ни малышку Падди, приятельницу парня, в дом не пускали. Звонить в дверь бессмысленно, во дворе глубокий снег, света нигде нет, даже на кухне, ставни закрыты, дым из трубы не идет, такое впечатление, словно жизнь внутри угасла.

Но однажды утром дверь с гербом открылась, и мадам Майер, вся в черном, вышла из дома, села в такси и поехала в городок. К Перси. По обыкновению спросила о Феликсе, была очень мила с Сюзеттой и Софи, обсудила с мадам Мюллер некую особу из яхт-клуба.

— Как дела у мальчугана?

— Ах, Перси, — улыбнулась она, — о чем вы спрашиваете. Пока его друзья рассказывают о нем, он еще немного поживет. Сколько я вам должна?

Перси поднял руки, потом бедром задвинул ящик кассы.

— Спасибо, Перси. Замечательная работа.

До самого вечера дом оставался погружен в тишину, но, когда над озером догорали розовые зимние сумерки, он словно сам собою начал оживать, ставни открылись, зажегся свет, подъехал Оскар, потом Мюллеры, а за кухонным столом, над которым горела одна-единственная тусклая лампочка, дряхлая Луиза, казалось, вдруг уразумела, что к ужину приедет господин Макс, как обычно здорово голодный. Вправду ли она чистила картофелину? Или соскабливала золотой ободок с фарфоровой чашки? Какая разница. Меж Луизиной правой рукой, в которой был ножик, и ее же левой, которой она держала картофелину, фарфоровую чашку или кусок мыла, вечером этого скорбного дня, когда сын и наследник скончался на руках у своей матери, установилась своеобразная логическая взаимосвязь, так было всегда, так есть и так будет, просто скобли дальше, Луиза, держись, живи и продолжай скоблить.

* * *

Никак нельзя, чтобы по Зеркальной Майер была заметна прожитая жизнь, а тем паче смерть. Проблемные зоны можно подправить, и Перси, например, подправлял — сперва легонько подтемняя кой-какие места, потом используя шиньон. Когда Майер, упрямо стремившийся к цели, был избран в правительство, фотография супругов попала на обложку иллюстрированного журнала: она сидит в кресле, нога на ногу, он стоит, положив ладонь ей на плечо. Оба заметили, что нечаянно приняли такую же позу, как на фото с помолвки Марииных родителей. Но это еще не все! Родители, в ту пору совсем молодые, смотрели вслед старому Шелковому Кацу, который совершил досадный промах, спутав невесту сына с Соловушкой, а потому скрылся в своем рукотворном раю, и у пары с обложки журнала — странное дело! — выражение лица было совсем как у молодой четы на давнем пожелтевшем снимке. Да, Мария и Макс Майер тоже провожали кого-то взглядом, и этот кто-то быстро от них удалялся, чтобы навеки исчезнуть в непроходимых джунглях.

После семи успешных лет Майер вышел из правительства. С тех пор он опять жил при ней, в кацевском доме, и старики на автозаправке великодушно полагали, что Майеры вполне заслужили спокойный вечер жизни и будут теперь, на склоне лет, наслаждаться отдыхом. Однако обитатели городка все чаще видели, как некогда знаменитый на всю страну человек спешит куда-то по улице, в сбившемся набок галстуке, в перепачканных брюках, и в скором времени никто уже не одергивал детвору, насмехавшуюся над ним.

Майер был из тех, кто способен только подниматься вверх, но не падать. Он всегда заботился о благополучии — своем собственном, своей семьи, своей партии, своей страны. Неколебимо убежденный, что всегда смотрит в надлежащем направлении, вперед и вверх, шагал он своей дорогой, храбро шагал по сей день, только вот перестал понимать, откуда идет — от вершины или к вершине. Сидел в убогих пивнушках, где собирались коммивояжеры, бродил по округе под осенним дождем, а пиджак, зацепив пальцем за вешалку, закидывал через плечо, словно настала весна. Велел перекрасить беседку, а близнецовую коляску, якобы хранящуюся в лодке, отдать на приходский рождественский базар. Вдобавок он был уверен, что в мансарде по-прежнему обитает старый еврей, испуганно замирал в передней, прислушивался к звукам наверху, где, как он твердил, старый еврей беспрестанно снует туда-сюда, семь шагов в одну сторону, семь в другую.