Читать книгу "Иджим - Роман Сенчин"

– Конечно, родной дом есть родной дом. Все легче. – Но против воли вспоминается Наталье Сергеевне случай из прошлого лета: Насте вдруг разонравилось ее платье, и она при чужих людях – а это у магазина произошло – стала его снимать; Татьяна Дмитриевна бросилась к ней, но отлетела, получив от дочери локтем в грудь, парни загоготали; с трудом удалось завести ненормальную за калитку, успокоить.

– Вам-то дочь пишет? – спрашивает Татьяна Дмитриевна.

– Телеграммы шлет, писать не любит. Да и что писать… Телеграммой легче… Просит, чтоб ребята еще побыли здесь, пока разводится, работу ищет. Все собираюсь ей написать – у них ведь и одежонки нет почти, обуви самое главное… Да чем она… тоже сама без денег.

– Ну а муж ее? – напоминает Татьяна Дмитриевна. – Отец их? Должен же помогать.

Наталья Сергеевна снова вздыхает и совсем по-старушечьи – сама это чувствует – поджимает губы:

– Ох, не знаю, не знаю… Пускай сами решают. Что мне ввязываться… только лишний повод для ссор. – И переводит разговор на другую, менее болезненную тему: – Вы с переездом-то как, не надумали?

– Да куда мне? – отмахнулась подруга. – Если им надо, перевезут, а у меня ни сил, ничего… И ради кого трепыхаться? Настюша там, в больнице, больше у меня нет никого. Ради кого?… Плохо вот, если свет отключат, продукты совсем перестанут возить. А так… Доскриплю и здесь как-нибудь. Господь не оставит, не допустит, чтоб провалилась под землю…

– Я тоже надеюсь, – согласилась Наталья Сергеевна. – Странно только, что никак спасти нельзя. Вот по телевизору показывают – чего-чего только не изобретают, каких чудес уже нет. Как в сказке какой-то, а мы, глядишь, при лучине доживать будем…

– Чудеса, Сергеевна, для тех, кто заплатить может. А мы… зачем им нас-то спасать? Одно только, что Господь не оставит…

И тут как толкнул кто Наталью Сергеевну – надо же скорее домой! Всю поездку прятала, гасила страх, старалась не думать о груде дел, какие необходимо сделать до ночи, а теперь вот прорвалось, потянуло…

– Побегу я, Дмитревна, извините! Ведь целый день ребятишки одни, Павел лежит, может, некормленый… Старшего-то, Вадю, не допросишься, а сам уж подавно не сообразит и стакан воды принести. Побегу!

– Да-да, дорогая, бегите, и мне надо тут… – Татьяна Дмитриевна запнулась, кашлянула, а потом закончила как бы стыдящимся голосом: – Шура Громова должна сегодня новый журнал привезти… новый номер. Не видали, была она в автобусе? Рыженькая такая?

А, рыженькая, да… Это та неприятная…

– Была, – ответила Наталья Сергеевна и увидела, как вспыхнул какой-то новый, жадный огонечек в глазах подруги. Неужели и она подалась к этим свидетелям Иеговы? Спрашивать неудобно и боязно. Да и что? Каждый свободен выбирать, хуже, наверное, вот так, как сама она, Наталья Сергеевна, ни в какие силы такие не верить. Может, потому и валится жизнь, точно под откос, и – никаких зацепок…

Прощаются, как всегда, тепло, ободряя друг друга:

– Всё хорошо будет, Сергеевна, не отчаивайтесь!

– Надеюсь, увидим еще светлые дни. Еще порадуемся, Татьяна Дмитревна! Заходите к нам, не забывайте.

С центральной улицы сворачивает в малоприметный переулочек, идет меж двух рядов высоченной, сочной крапивы, лучше любого забора защищающей огороды от пакостников. Сейчас переулок кончится, будет Садовая улица, пыльная, кривая, короткая, совсем непохожая на свое название. Наталья Сергеевна повернет направо, и третий дом по левую руку будет ее. Изломанная, полусухая черемуха в палисаднике, окрашенные зеленой краской ворота, скамейка возле калитки. Перед калиткой, конечно, гуляют выбравшиеся из ограды курицы. Их пятнадцать вместе с петухом быть должно, если какую уже алкаши не утащили или собака не задавила… Наталья Сергеевна загонит кур, переложит, подмоет, оботрет мужа, накормит его и ребятишек, потом надо огурцы полить (остальное уж завтра), запарит дробленки свинье, может, помидоры подвяжет, какие совсем повалились; уложит внуков спать, приготовит еды на завтра (бараньи ребрышки с картошкой потушит), заштопает Ваде футболку – обязательно! – другой чистой нет. И надо бы пораньше спать лечь сегодня. Устала.

Что-то заставило поднять голову. По светло-синему, чистому небу серебристой капсулкой ползет самолет. Медленно, но упорно. За ним остается густая белая полоса; постепенно она расползается, и небо теряет свою чистоту, становится затуманенным, низким каким-то…

Но, может быть, сложится вечер совсем не так. Может, там уже… Или с мужем, или с ребятишками, или… Нет, не надо гадать, а то… не надо. Сейчас дойдет и сама все увидит. Дойти бы только…

2001 г.

Шайтан

Началось так.

Хозяин не появился, как всегда, на крыльце с дымящейся палочкой между пальцев и не спросил: «Ну, как дела, Шайтанка? Нормально все, а?»

Уже давно выполз из-за сарая ослепительный и веселый шар, стал припекать, собирать с травы прозрачные капельки. А хозяина не было. По ступенькам крыльца безбоязненно прыгали воробьи, чирикали, что-то поклевывали…

Шайтан вспомнил, что вчера вечером хозяин обещал отпустить его с цепи, сводить на озеро и дать искупаться, и ему стало обидно – хозяин никогда его не обманывал. Он замер возле будки, поднял уши, глядя, не мигая, на дверь избы. Дверь была тяжелой и мертвой, как камень. Шайтан поскулил, приподнял переднюю лапу, будто желая царапнуть дверь, но тут же опустил и, не выдержав, громко, досадливо гавкнул.

Воробьи взлетели с крыльца, вскрикнул возмущенно петух за забором, ему успокаивающе ответили куры. А хозяин не отозвался.

Вместо него дверь открыла хозяйка, не замечая Шайтана, прижимая к глазам смятую белую тряпочку, постанывая, побежала через двор. Дернула задвижку, скрылась за калиткой.

Калитка сначала закрылась, а потом отползла внутрь ограды. Шайтану стала видна улица. Одинокая, большая, с кривоватым стволом сосна, которую метили все кобели их околотка, ворота соседей, за которыми жил его главный враг – здоровенный трехлеток Пират… Несколько минут Шайтан смотрел в проем приоткрытой калитки, зачарованный близкой свободой, тоскуя по ней, вспоминая, как хорошо бегал там, от ворот к воротам, как славно когда-то сцеплялся с Пиратом и как они вместе, забыв вражду, гоняли забредшего к ним чужака… Потом вспомнил, что что-то сегодня не так, совсем не так. Снова повернулся к крыльцу, натянул цепь, стараясь учуять свежий запах хозяина.

Глотку свело ошейником, Шайтан отступил, лизнул из миски воды. Прилег на брюхо, не ослабляя лап.

…Он не помнил, откуда взялся. Осознал себя в ящике, набитом сеном, и первым делом увидел большую теплую руку, которая совала ему в нос белое, мокрое, пахнущее чем-то знакомым, известным Шайтану еще оттуда, где он был, ничего не понимая. И тогда он схватил это пахучее, стал сосать его, учиться жевать… Так узнал он смоченный в молоке хлеб и того, кто каждый день кормил его большими теплыми руками, – узнал хозяина.