Читать книгу "Брестский квартет - Владимир Порутчиков"

Вскоре он уже различал край скалы и над ним какое-то темное пятно. Пятно шевельнулось, и Чибисов понял, что это чья то голова. И хотя, болтаясь над тридцатиметровой пропастью, было уже поздновато опасаться подвоха, капитан на всякий случай расстегнул кобуру пистолета.

Его движение не осталось незамеченным. Голова настороженно дернулась, над скалой вдруг четко обозначились плечи и хрипловатый голос негромко произнес по-русски:

— Не бойтесь, я — друг…

Словно в подтверждение своих слов незнакомец протянул Чибисову руку. Капитану ничего не оставалось, как ухватиться за нее, и через мгновение он уже был на скале рядом с неизвестным, судя по одежде, местным жителем. На вид ему было далеко за сорок, и несмотря на худобу и невысокий рост (Чибисов оказался выше горца почти на полголовы), силой явно не обделен. Разведчика он втащил буквально на раз, и у капитана до сих пор ныла кисть после его стального хвата. Из-под кустистых бровей внимательно и, как показалось Чибисову, мрачно смотрели поблескивающие во мраке глаза.

— Не бойтесь, — повторил незнакомец. — Скорее надо поднимать остальных, пока не пронюхали немцы.

Чибисов с удивлением отметил, что незнакомец, хотя и неправильно ставит ударения в некоторых словах, говорит по-русски довольно хорошо. Горец кивнул в сторону пропасти:

— Как там мой сын?

— Сын?!.. С ним все в порядке.

Чибисов, вспомнив, что обещал подать знак, бросился к веревке.

Вдвоем они быстро вытянули на скалу Брестского. Следующим был сын горца. Он уже не казался таким испуганным и даже, кажется, немного повеселел. Во всяком случае, паренек благодарно улыбнулся помогавшему ему выбраться наверх Чибисову. Последним перевалил через край Крутицын. Подъем измотал старшину. Тяжело дыша, он несколько минут просто лежал на краю, переводя дух.

— Все? — спросил горец.

Чибисов молча кивнул и тут же вспомнил о Соловце. Тьма скрыла мгновенно помрачневшее лицо капитана.

Горец тем временем отдал какое-то распоряжение сыну, и когда тот стал споро сворачивать веревку, снова повернулся к разведчикам:

— Идемте, тут недалеко мой дом. — Заметив, как переглянулись русские, быстро добавил: — Не бойтесь, к немцам не приведу. Да и стал бы я вас спасать тогда…

8

У пастуха Трофима Думитру было два сына. Старшему Василю в тот год минуло пятнадцать. Это был крепкий смышленый юноша, надежный помощник отцу и матери. А вот с другим, двенадцатилетним Петро, пастуху не повезло: какой-то замороженный он был, неживой будто.

Странность эту родители заметили за сыном годам к двум. Его ровесники уже вовсю бегали по селу и первые слова лепетали, а он, как лежал в люльке, так и продолжал лежать. Сильно за что-то, видать, прогневалась на их семью Царица небесная. Только через зиму, Петро стал сам вставать на ножки, но дальше двора никуда не ходил, а просиживал целые дни, уперевшись спиной в стену дома и неподвижно глядя в одну точку перед собой, словно пытаясь что-то вспомнить.

«Дурачок», — говорили про него односельчане: кто с сочувствием, а кто и с насмешкой. Но, глядя в темно-карие, печальные глаза сына, отец отказывался верить в это.

Продав часть овец, Трофим повез Петро в город к нужным врачам. Местные эскулапы говорили что-то про нарушение нервно-мозговой деятельности, сыпали другими малопонятными научными словами, заглядывали мальчику в рот, слушали дыхание и били его по коленям маленькими резиновыми молоточками, но ничего определенного сказать не могли и только сокрушенно разводили руками. Хотя, видимо, чтобы не расписываться в полном своем бессилии, они все-таки давали какие-то порошки и микстуры. Трофим благодарно кивал, оплачивал осмотр и лекарства и все больше терял надежду на выздоровление сына. Оставалось лишь одно: молиться Божьей Матери и ждать чуда.

И чудо произошло. В один из дней Петро, которому в ту зиму минуло девять, не обращая внимания на снующих рядом беспардонных кур, что боялись паренька не больше прислоненного к дому тележного колеса, стал вдруг водить указательным пальчиком по земле, а спустя неделю и вовсе выкинул такое, что от него никто не ожидал. Взял и куском угля нарисовал на беленой печи портрет матери. Да так похоже и ладно это у него вышло, что Трофим с женою не удержались и соседей позвали поглядеть на Петрову «мазню».

— Смотрите, он вовсе не дурак! — говорил им счастливый отец. — Раз такие картины рисует.

А соседи только качали головами и говорили, мол, знатный художник мог бы из твоего сына получиться, если бы не болезнь.

Дальше — больше. Теперь Петро рисовал каждый день. Вскоре на хлебной печи не осталось ни одного свободного места: куры, овцы, старший брат и сам глава семейства с пастушечьим посохом в руках и лихо заломленной кэчуле красовались на ее стенах.

Тогда Трофим поспешил в сельскую лавку, где скупил всю имеющуюся в наличии бумагу, включая оберточную. Красок, правда, у лавочника не нашлось, но он клятвенно заверил Трофима, что непременно привезет из города, а пока предложил взамен несколько химических карандашей.

«Пускай рисует, — думал Трофим, глядя, как Петро с непроницаемым лицом марает карандашом бумагу. — Глядишь, и оттает малец…»

А в это время на европейских равнинах вершились большие дела, трещали по швам границы, и новые вожди звали к новому переделу мира. В наэлектризованном донельзя воздухе опять запахло великой войной. Когда-то Трофим был участником одной из них. В далеком теперь шестнадцатом году рядовой румынской армии Трофим Думитру сражался бок о бок с егерями генерала Брусилова. Тогда румыны и русские были союзниками, братьями по оружию и вместе рисковали жизнями на заснеженных карпатских перевалах, выбивая с хорошо укрепленных позиций кайзеровских солдат.

Но много воды с тех пор утекло. Распалось былое братство. Многое изменилось в мире. Когда Германия вдруг стала другом его стране, вернее, королю Михаю и тем, кто толпился у трона юного правителя, Трофим только пожал плечами и хотя не очень-то разбирался в политике, был почему-то уверен, что ни к чему хорошему эта дружба не приведет. После того как Румыния вслед за немцами объявила войну России и по всей стране объявили всеобщую мобилизацию, он, не долго думая, перегнал своих овец высоко в горы, где у него был небольшой пастушечьий домик, перевез туда семью и на несколько лет забыл и о немцах и о войне…

9

Василе лежал на краю скалы и терпеливо ждал, когда солнце начнет клониться к синеющим на западе вершинам — это был знак, что пора гнать овец к дому. Коротая время, пастушок смотрел то на горы, то на неспешно плывущие над ними облака и мечтал.

За свою короткую жизнь Василе видел только родные Карпаты и, хотя они были прекрасны, он хотел бы уплыть вместе с облаками туда, где на равнине раскинулись чудесные города и страны, где далеко на задернутом туманами востоке лежит загадочный Советский Союз, в котором, как говорил отец, нет богатых и бедных, и где вся власть принадлежит простым работягам, крестьянам да пастухам.