Читать книгу "Красная Луна - Елена Крюкова"

Ты хочешь… — Ефим разлил коньяк в два широких приземистых бокала. Взял в руку бокал, поднес к носу, понюхал. — Ух, клопомор. Ты хочешь иметь много денег, урод?

Чек подтянулся к столику, тоже взял в руки бокал.

Меня зовут Чек.

Собачья кличка. Все равно. Ты хочешь иметь много денег, Чек?

Ишь как он об этом, о главном для него. Будто его, Чека, мысли прочитал.

Может, сначала вмажем, Елагин?

Вмажем.

И они вмазали.

Коньяк был отличный, пошел как по маслу. Чек, в полумраке гостиной, таращился на этикетку. По-иностранному написано, черт его разберет. То ли «Теннесси», то ли «Хеннесси». Нет, не надо верить этому хлыщу. Он его накормит-напоит, да и пристрелит спокойненько в этой гостиной, похожей на зал театра, на этом телячьем диванчике.

А теперь я тебе отвечу, Елагин, — сказал Чек, не закусывая, промакивая рот рукавом черной рубахи. — Да, я хочу иметь много денег! Так много, чтобы…

Чтобы наесться от пуза? Чтобы нажраться коньяком под завязку? Чтобы скупить во всех оружейных лавках все новомодные пушки?

А ты гад, Елагин, — с радостным изумлением сказал Чек, и его страшную стянутую маску повело вбок, перекосило — он улыбался.

Сколько тебе нужно, чтобы выполнить все свои потребности? Все, что у тебя есть за пазухой на сегодняшний день?

Чек медленно взял с блюдца витую золоченую чайную ложку. Запустил ее в вазочку с черной икрой. Проглотил икру.

Не слышу!

Ну-у-у… пес его знает… ты тоже спрашиваешь… ну, так я думаю, штук двадцать…

Чего? Рублей?

Ну, баксов, ты что, дурак, что ли…

Чек, будто в тягомотном неправдашном сне, следил, как Ефим встает, как подходит к секретеру, как вынимает деньги, зеленые хрустящие бумажки, много бумажек, как кладет перед ним пачку на столик, уставленный роскошной, никогда им не виданной жратвой.

Хватит тебе?

Это что же… — Чек сглотнул. Не прикоснулся к долларам. — Подачка? Или… откупаешься?

От чего мне откупаться? От кого? От тебя? — Елагин пожал плечами. Чек видел, как слегка дрожат его пальцы. Как дергается в тике щека. — Щенок. Много тебе чести. Я просто даю тебе деньги. Ты же хотел денег. Ты и твои пащенки. Бери.

Брать и уваливать? Щас. Вот только врежу еще и закушу. И побегу, ай-яй, как быстро помчусь.

Козел. Язык без костей. Умел пугать, что ж не умеешь достойно вести себя?

Уж лучше бы ты мне суставы выкручивал, Елагин.

Они глядели друг на друга, как два зверя в лесу. Неуловимый запах одной породы щекотал обоим раздувшиеся ноздри.

Еще выпьем?

Выпьем.

Ефим налил. Они выпили. На сей раз Чек закусил основательно — бутерброд, кусок омара, прямо пальцами цапнул с тарелки соленые маслины и отправил в рот.

М-м-м, черт бы драл, как классно!..

Если хочешь, я еще добавлю.

Чего?..

Десяток штук. Чтобы тебе совсем комфортно было. Чтобы ты чувствовал себя как я.

А зачем тебе это надо все, Елагин, а? — спросил Чек с набитым ртом. — Это не спектакль? Это ты по правде? Так я ж эти деньги тогда не на себя пущу. На наших.

Ну и псих. Я даю их тебе. Чтобы ты устроил свою жизнь, как хочешь ты.

Ефим отвернулся. Он отчего-то не мог глядеть на его порезанное ножами, все в диких шрамах, невероятно страшное лицо.

А я сам не знаю, чего хочу. Налей еще!

Не развезет?

Развезет — усну прямо здесь! Не диван у тебя, Елагин, а облако! Знаешь, такие облака в церкви, на сводах, рисуют… пушистые, пухлые…

Налили по третьей. Бутылка «Хеннесси» опорожнилась наполовину. Исчерканные шрамами щеки Чека густо порозовели. До Елагина долетало его коньячное дыхание. Они оба одновременно подняли бокалы, сдвинули.

А я помню… помню, как к тебе в твоем дворе подошел… ты тогда чуть в штаны не наклал, ха-ха-а-а-а-а!..

При виде тебя, парень, да. Так оно и было.

Чек закусил губу. Влил в себя коньяк, как горючее в бензобак.

Отличное питье… И что, шеф?.. Подпоишь… и головой в унитаз… ха-а-а-а…

Охота была. У тебя, Чек, девушка есть?

И снова на миг он, пьяный, уличный бродяга, бритый хулиган, по которому уже плакала тюрьма, показался отчего-то ему таким родным, таким своим, что сердце поднялось из груди вверх и комом, как непрожеванный кусок, встало в горле. «Это все коньяк, — подумал он злобно, — отвратительный „Хеннесси“ я купил сегодня, никогда не надо брать эту марку, зря ее повсюду рекламируют».

Есть, — важно кивнул Чек. Перед его глазами встала Дарья, как живая. — Есть, а как же! Это я к ней бежал… а ты мне подножку из машины твоей гадской подставил… ты меня — от нее увез…

Елагин встал. Сердце билось непонятно, тревожно.

Тогда ты вот что. — Он встал, шагнул к шкафу. Рванул на себя дверцу. Вынул из шкатулки что-то, ярко сверкнувшее. — На, подари ей браслет.

Чек протянул непослушную руку. Сначала схватил воздух, потом ювелирную бирюльку. Ого, чистое золото! Или подделка?.. Он поднес браслет близко к глазам. Вертел. Рассматривал. Золотая змейка с изумрудными глазами. Да, похоже, золото настоящее. Он попробовал его на зуб. Елагин ударил его по руке.

Ты, что в пасть суешь…

Чек снова уставился на браслет. Где, когда он видел похожий? Ага, да-да… Была у него девчонка одна. Давно? Годы идут, и это было здесь уже, в Москве, не на Кавказе. На Кавказе он еще салагой был. А тут уже стал мужиком. Девки сами липли. Эту, чье лицо внезапно из тьмы времени встало перед ним, он помнил смутно. Она не давалась сама. Он ее изнасиловал. Он считал тогда — это в порядке вещей. Ну, гулял с ней одно время. Время, нитка, мотают тебя люди на клубок. Потом он бросил ее. У парня должно быть много девок, а у мужика — много баб. Зацикливаться на одной не стоит. Потом до него дошли слухи, что ее вроде бы убили. Мало ли кого и когда пришили в этом мире! Мало ли на свете таких вот изящных золотых вещиц! Может, эта желтая змея вовсе и не ее.

И что?

Бери. Суй в карман. Подари своей девушке. Ей понравится.

Ефим отвернулся. Вытащил из кармана сигарету. Закурил, глядя куда-то в угол остановившимися глазами.

Он нашел, кому наконец сбагрить этот, жегший ему душу, подброшенный ему кем-то браслет Дины Вольфензон.

Чек повертел бирюльку в руках. Осторожно положил на подлокотник кресла. Золотая змея ползла по подлокотнику, светилась зелеными глазами.

— Ты, бритый крыжовник, — Ефим щелкнул его пальцем по бритому набыченному лбу. — Сильно изменишь своим принципам, если скажешь мне, кто все-таки стоит за тобой?