Читать книгу "История «Майн Кампф». Факты, комментарии, версии - Вернер Мазер"

class="sup">4 функционеров и дискуссионных ораторов, успешно, по его мнению, распространяли еврейский, и тем самым целенаправленно и разрушительно действующий, марксизм, Гитлер всеми средствами старался практически реализовать свои идеи. Уже в 1919 году он как «доверенное лицо» баварского рейхсвера знал, что определенные инстинкты, особенно в подготовленной обстановке, можно более действенно развязать с помощью устной речи, чем с помощью написанных слов, а вскоре он убедился в этом — теперь как партийный оратор и «фюрер» НСДАП.

Гитлер, речь которого всегда отличалась имеющимся наготове «до востребования» вполне определенным запасом логическо-понятийных форм и элементов, рано узнал, что определенные понятия и имена путем стереотипного соединения их с желаемыми представлениями и эмоциональной окраской могут вызвать нужные оратору изменения в общих чувственных и ценностных ассоциациях слушателей5. Уже как «офицер-воспитатель» он заметил, что например, слово «еврей», всегда «мобилизуемое» им в определенной контекстной связи с негативными ценностными ассоциациями, создает у его слушателей такие чувства и представления, как ненависть и негодован ие, с которыми уже нетрудно ассоциировать представление «искоренение». Так слово «еврей» затем стало также пропагандистски (в соответствии с ролью антисемитизмав мировоззрении Гитлера) речевой и смысловой осью гарантированного успеха6 выступлений Гитлера и национал-социалистических пропагандистов.

Как это делается в «Майн Кампф», все критиковавшие его лица и группы, которых Гитлер считал противниками и врагами, обливались грязной руганью, интеллектуалы все скопом получали такие ярлыки, как: «сверхпристойные нежизнеспособные», «бескровные» и «не от мира сего», «пустоголовые», «с набитой соломой головой» и «с куриными мозгами», что не могло остаться без последствий. Оскорбительные слова в превосходной степени, широко применявшиеся в национал-социалистической пропаганде, хотя также происходят от текста «Майн Кампф», но они стали результатом недоразумения. Пропагандисты не знали, что Гитлер охотно применял такие, например, выражения с превосходной степенью, как: «величайшая во все времена разруха человечества», «величайшее во все времена нарушение данного слова», «жесточайшая диктатура всех времен» и «постыднейшее во все времена порабощение и разграбление»7 и агрессивно сформулированные впечатляющие перечни фактов и чисел8, прежде всего для того, чтобы самому осознать и сориентироваться, когда он, как оратор, эмоционально реагировал на них9. Не случайно он — с 1922 года — перед опубликованием в печати, как правило, еще раз пересматривал текст своих речей и нередко вносил в него поправки — в те места, которые при спокойном прочтении не нравились ему, казались грубо преувеличенными или даже нереальными. К примеру, 4 сентября 1940 года после прочтения текста своей пропагандистски умело выстроенной речи, содержащей точные, остроумноироничные обороты и ловко вставленные выражения, клеймившей добившихся тогда успехов Черчилля, Идена, Чемберлена и Даффа Купера10 — как «болтунов» и «судорожных куриц», и эффектно угрожавшей Англии — за одну ночь сбросить на нее миллион килограммов бомб, Гитлер не принял его, пока не исправил для перепечатки: «400 000 и более килограммов»11.

Уже эти соображения в значительной степени объясняют, почему автор «Майн Кампф», целенаправленно апеллировавший к «массам», так невероятно мало значения придавал написанному — и поэтому постоянно контролируемому — слову. Основания для манеры держать себя он сам выразительно и подробно описал как в 1-м, так и во 2-м томах книги «Майн Кампф»12. В 6-й главе 2-го тома, названной «Первый период борьбы — значение живой речи», он писал под (вставленным позднее) подзаголовком «Устная речь более действенна, чем письменная»:

«Я уже в первом томе говорил, что все могучие, переворачивающие мир, события свершались не с помощью написанного, а при помощи высказанного устно слова. У части прессы это вызвало долгую дискуссию, в которой, конечно, некоторые, особенно наши буржуазные хитрецы, очень резко высказывались против подобного утверждения. Уже сама причина — почему так произошло, опровергает сомневающихся. Потому что буржуазная интеллигенция протестует против подобного утверждения лишь из-за того, что сама она явно не обладает силой и способностью влиять на массу устным словом…13

В то время, как оратор из толпы, перед которой он выступает, постоянно корректирует свою речь, поскольку он на лицах своих слушателей видит, насколько глубоко последние его понимают, насколько близко к желаемой цели приводят оказываемое им впечатление и его слова, то писатель совершенно не знает своего читателя. И поэтому он не может с самого начала нацеливаться на конкретное, находящееся у, него перед глазами, множество людей, ограничиваясь лишь общими рассуждениями. Тем самым он теряет, до определенной степени, психологическую тонкость и, следовательно, гибкость. Поэтому блестящий оратор, как правило, способен писать лучше, чем блестящий писатель — говорить, если только последний долго не упражняется в этом искусстве. К тому же, масса людей сама по себе ленива, инертно остается в колее старых привычек, очень неохотно берет в руки книгу, если та не соответствует тому, во что люди верят и на что надеются. Поэтому книгу с определенной тенденцией, по большей части, читают только те, кто уже примкнул к этому направлению. В лучшем случае, листовка или плакат, из-за своей краткости, имеют шансы на короткое время привлечь внимание думающего иначе. Большая перспектива — у картины, во всех ее формах, вплоть до кинофильма. Здесь от человека, понятно, не требуется особого труда; достаточно просто смотреть и, самое большее, еще прочитать совсем короткий текст; поэтому многие, скорее, готовы воспринимать показ изображений, чем читать длинный текст. Картина дает людям в короткое время, я могу даже сказать, одним ударом, объяснение, которое они могут получить из прочитанного лишь после долгого чтения. Но самое главное, — книга никогда не знает, в какие руки она попадет, но при этом она должна сохранять определенное изложение. В общем случае, воздействие будет тем сильнее, чем больше это изложение соответствует духовному уровню и сущности именно тех, кто будет ее читать. Книга, предназначенная для широкой массы, поэтому, по стилю и глубине изложения, должна с самого начала пытаться влиять иначе, чем труд, предназначенный для более высоких интеллектуальных слоев.

Лишь это — способность к приспосабливанию — приближает написанное слово к произнесенному устно. По-моему, оратор может излагать ту же тему, что и книга, но он должен, если он — великий и гениальный народный трибун, одни и те же тему и материал не повторять дважды в одинаковой форме. Он должен уметь переносить от широкой массы к себе то ощущение, которое делает его речь свободной и доходящей до сердца именно этих, сегодняшних, слушателей. А если он немного ошибается, он тут же корректирует себя. Как уже сказано выше, он читает выражение лиц своих слушателей и знает, во-первых, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, следят ли они в