Читать книгу "По счетам - Андрей Константинов"

– Так ведь и я, Владимир Николаевич, уже не мальчик-зайчик. Чтоб на ходу с трамвайной колбасы спрыгивать.

– Слово даешь?

– Даю. Хотя в данной ситуации, согласись, звучит малость пафосно?

– Слово Барона? – с легким уколом уточнил Кудрявцев.

– Слово внука профессора Кашубского и сына Георгиевского кавалера Алексеева.

– Хорошо. Руки давай…

* * *

Ирину милостиво отпустили из кабинета директрисы примерно час спустя. И если сегодня днем в Суроже настроение у нее было таким, что впору запеть, то теперь хотелось забиться куда-нибудь в угол и заплакать.

– Ну что, Ириша? – обеспокоенно встретила ее внизу тетя Глаша. – Отчихвостили? Сильно досталось?

– Да. Сильно.

– За изостудию?

– За нее больше всего.

– Вот так и знала! Пономаренко как только на второй этаж поднялся да как увидел нашу выставку, сразу ножками засучил, лысиной заблестел. Дескать, кто позволил музейные площади под несогласованную мазню отдавать? А когда узнал, что это работы наших, галичских, да еще и в Союзе художников не состоящих, и вовсе на пену изошел. Убрать, говорит, немедленно. А сюда развернуть экспозицию к 45-летию Октябрьской революции. Про видных большевиков родного края. А то мало у нас тут такого дерьма?

– «Здесь барство дикое, без чувства, без закона», – печально процитировала Ирина. Машинально подумав

о том, что после демонтажа выставки Ольгины работы надо будет сложить в отдельную папку и, когда приедет Юрий, подарить ему. Вот только… Приедет ли? Вот уже который день из Перми никаких известий.

– Ой, забыла совсем! – спохватилась тетя Глаша. – Пока тебя там пропесочивали, примерно с час назад в приемной телефон зазвонил. Необычно так зазвонил. Я сразу поняла, что межгород.

– Так это, наверное, из Костромы? Пономаренко разыскивали?

– Вот и я поначалу также подумала. Снимаю трубку, а там девушка-телефонистка говорит: не вешайте, мол, трубку, сейчас с вами Пермь разговаривать будет.

– Пермь?!!

– Ну да. Жду я, значит. В трубке чего-то потрескивает, а потом вдруг голос: «Здрасти. Ирину Петровну можно услышать?»

– МУЖСКОЙ голос?

– Да нет. Женский. Я ее сразу узнала. Олька эта, ученица твоя бывшая. Помнишь, ты с ней еще вечно носилась?

– И что она сказала?

– Очень хотела с тобой поговорить. Дескать, специально после работы на переговорный пункт пошла.

– Ох, теть Глаша! Что ж ты меня не позвала-то?

– Да забоялась я. Туда к вам соваться. Директриса сегодня и без того злющая как мегера… Но ты не расстраивайся. Олька просила передать, что завтра будет снова звонить. У нее с часу до двух обед. Так чтоб ты в это время на месте была. Поняла?

– Да-да. С часу до двух. Конечно, буду. Спасибо, теть Глаша.

– Да куда там спасибо…

– А про брата? Про Юрия она случайно ничего не говорила?

– Нет. А нешто у ей брат имеется? Никогда не слыхала.

– Имеется, теть Глаша. Теперь имеется… Ладно, пойду я домой. Устала, сил нет.

– Еще бы, такая поездочка – чай, не ближний свет.

– Да в поездке я как раз отдохнула. А вот здесь… Может, мне уволиться, а?

– Даже мыслить не моги! Ишь, чего удумала! А ребятишки твои как же?

– Разве что ребята. Но вот все остальное…

– Э-э, милая! Если из-за каждого дурака…

– Пономаренко – он как раз далеко не дурак.

– Мерзавец он! – авторитетно заключила тетя Глаша. – А мерзавцы всегда дураки…

* * *

Ведомая Кудрявцевым «Волга», оставив справа по борту Филёвский парк, выскочила на Можайское шоссе, держа курс на юго-запад. Вскоре столица как-то резко закончилась, сменившись Подмосковьем, в которое они теперь углублялись всё дальше и дальше. Поняв, что Кудрявцев если даже сейчас и везет его в крытку, то всяко в ту, что «не для простых свиней», Барон почему-то подуспокоился. Вплоть до того, что вольготно распластался на заднем сиденье, продолжая вести непростой для обоих разговор в расслабленной позе отдыхающего после насыщенного трудового дня человека…

– …Хочешь сказать, у этого полотна криминальная судьба?

– Не просто хочу, а говорю открытым текстом. На ней кровь членов семьи профессора Лощинина, убитых налетчиками в блокадном марте 1942-го. А заказ на нее поступил от ленинградского коллекционера-упыря Анатолия Яковлевича Марцевича.

– Навскидку мне это имя ни о чем не говорит. Но я проверю. По нашим каналам.

– Можешь не суетиться. Это животное давно горит в аду.

– Уж не твоими ли стараниями? – насторожился Кудрявцев.

– Отчасти.

– Кхм… Кстати, я листал твое дело. Особенно мне понравился обнос квартиры замдиректора ДК пищевиков товарища Калинковича, за который тебя в последний раз, в 56-м, посадили.

– В крайний, – рефлекторно поправил Барон.

– Хорошо, пусть будет крайний, – усмехнулся Кудрявцев. – Изящно ты, что и говорить, тогда обставился. Даже странно, что в итоге вычислить смогли.

– Ничего странного – сдала меня одна сука, из наших. Как это обычно и бывает. Только в данном случае мы с тобой, Владимир Николаевич, расходимся в терминологии. Персонально для меня то был не обнос, как ты выражаешься, а реализация принципа социалистической справедливости.

– Эка загнул!

– Напрасно иронизируешь. По совокупности деяний, связанных с хищениями госимущества, товарищу Калинковичу, в свете сегодняшних поправок к УК РСФСР, «вышак» с конфискацией имущества однозначно светил. Но поскольку карательные органы категорически не интересовались этим товарищем, то хотя бы самое малое – конфискацию – я взял на себя. Сработал, так сказать, на опережение графика… К слову, тогда, на хате Калинковича, помимо иного прочего, я подрезал батальную картину Франца Рубо «Горцы на переправе». Пропажа которой, в числе еще одиннадцати единиц хранения, была обнаружена в запасниках Музея Суворова в 1954 году.

– Хм… А откуда такие сведения? О пропаже в запасниках?

– Сорока на хвосте принесла.

– Понятно. И где теперь картина? Если не хочешь, можешь не говорить.

– Картина снова в музее. Только уже не в запасниках, а в основной экспозиции.

– Не понял?

– Все очень просто. На следующий день я позвонил новому директору музея – старого по итогам ревизии, понятное дело, сняли, – представился доброжелателем и назвал номер и код ячейки на Московском вокзале. Оттуда ее и забрали.

– Ишь ты… Прям неизвестный герой! А чего б тогда тебе, «доброжелателю», заодно не назвать было по телефону и того адреса, по которому пропавшая картина обнаружилась?