Читать книгу "Слава моего отца. Замок моей матери - Марсель Паньоль"

Куропатки стали недоверчивыми, в морозном воздухе иначе звучало эхо, и приблизиться к ним было нелегко. И все же отцу с дядей удалось подбить четырех зайцев и немалое количество кроликов, а также всполошить и подстрелить нескольких вальдшнепов. Что касается наших ловушек, они так регулярно снабжали нас певчими дроздами и жаворонками, что заведомый ежедневный успех лишил охоту привлекательности.

И все же мне довелось испытать радость и гордость: я добил сарыча размером с зонтик, если смотреть на него в профиль. Птица-убийца парила высоко в облаках, отец из ложбины Лансло выстрелил в нее, она пала вниз и, лежа на спине когтями вверх, смотрела, как я подхожу к ней. Ее желтые глаза пылали ненавистью. Вообразив себе, что именно она этим летом в пещере собиралась выклевать мне глаза, я беспощадно убил ее, забросав камнями.

Мы возвращались домой, когда темнело: лежа плашмя на полу перед очагом, где пылали смолистые ветки, мы сражались в шашки, в домино, в «гуся»[28], пока отец играл на флейте; иногда вся семья собиралась за столом, чтобы сразиться в лото.

В половине седьмого нанизывали добычу на вертел, и рыжий жир нежных дроздов пропитывал толстые куски поджаренного деревенского хлеба…

По утрам казалось, что этим неподражаемым и чудесным дням не будет конца, но, когда пробил час отъезда, они вдруг показались такими скоротечными.

В последний вечер, упаковав вещи, мама, видя, как мне грустно, сказала:

– Жозеф, нужно бы приезжать сюда по субботам.

– Когда проведут трамвайную линию, пожалуй. Но до тех пор…

– Когда проведут трамвайную линию, у детей отрастут усы. Взгляни на них: они никогда не выглядели такими здоровыми, а я никогда не ела с таким аппетитом.

– Вижу, – задумчиво отвечал отец. – Но дорога занимает целых четыре часа!.. Мы добирались бы до места в восемь вечера в субботу, а в обратный путь нам приходилось бы отправляться в воскресенье во второй половине дня.

– А почему не в понедельник утром?

– Потому что мне нужно быть в школе ровно в восемь, ты же знаешь.

– А я кое-что придумала, – загадочно произнесла мать.

– Что именно?

– Увидишь.

Отец удивился.

– Знаю, о чем ты думаешь, – поразмыслив, добавил он.

– Нет, – ответила мать. – Не знаешь. Не задавай мне больше вопросов. Это мой секрет. Ты узнаешь обо всем, только если мне удастся кое-что.

– Хорошо, – согласился отец, – подождем.

Идея у нее была неплохая.

На рынке она часто встречала жену господина директора: это была высокая красивая женщина, которая носила длинное золотое колье на шее и золотые часы на шелковом поясочке плиссе.

Моя мать, робкая и худенькая, скромно приветствовала ее издалека. Но так как ради своих детей она была способна на все, то вскоре она стала здороваться более уверенно, затем держаться поближе и в конце концов коснулась руки госпожи директорши в ящике с картошкой. У той было доброе сердце, она отсоветовала маме покупать эти клубни, объяснив, что они тронуты морозом, и отвела ее к другой торговке. Два дня спустя они уже вместе ходили по рынку, и на следующей неделе госпожа директорша пригласила маму к себе домой попить английский настой под названием чай.

Жозеф знать ничего не знал об этом знакомстве и был крайне удивлен, когда прочел на школьной доске объявлений постановление господина директора: всемогущее начальство, в силу какой-то неожиданной причуды, решило вменить моему отцу в обязанность присматривать за школьниками в четверг утром, а взамен учителям пения и физкультуры принимать на своих занятиях его учеников в понедельник утром, в результате чего мой отец мог быть в этот день свободен до половины второго.

Так как мужчинам не дано понимать что-либо в женских интригах, он никогда бы не узнал правду, если бы господин Арно, который всегда был в курсе всего происходящего в школе, поскольку близко знал горничную господина директора, не поведал ему на одной из перемен о подноготной этого дела.

И тогда перед Жозефом встали две проблемы: во-первых, должен ли он отблагодарить своего начальника? Он объявил за столом, что ничего подобного делать не собирается, потому что это означало бы признать, что господин директор перестроил расписание занятий в государственной школе в угоду одному из ее учителей.

– Тем не менее, – недоумевающе рассуждал он, – надо что-то придумать…

– Успокойся, я уже придумала, – улыбнулась мать.

– Что ты собираешься делать?

– Я послала красивый букет роз госпоже директорше.

– Хо-хо! – удивился он. – Боюсь, как бы это не показалось… ну, слишком фамильярным. Или слишком претенциозным… Конечно, она кажется очень симпатичной… Но как она отнесется к этому, вот в чем вопрос…

– Уже отнеслась, и прекрасно. И даже сказала мне, что я «золотце»!

– Как, ты с ней говорила? – вытаращил глаза отец.

– Ну разумеется! – рассмеялась мать. – Мы каждый день ходим вместе на рынок, и она меня зовет Огюстиной.

Тут отец, сняв очки, протер их краешком скатерти и снова надел для того, чтобы рассмотреть маму. В его взгляде было столько изумления. Это и была вторая его проблема: каким чудом?.. Пришлось ему рассказать все в подробностях, начиная с ящика с картошкой… В конце повествования он молча несколько раз покачал головой. После чего во всеуслышание заявил:

– Она обладает гениальной способностью вести интригу!

В его голосе слышались восхищение и возмущение одновременно.

* * *

Вот как получилось, что начиная с Масленицы мы почти каждую субботу поднимались на свою «виллу» в холмах.

В феврале дороги развезло: грязь хлюпала и брызгала из-под ног во все стороны. В апреле стены вдоль дороги как-то внезапно украсились пышной зеленой растительностью, так что кое-где над головой образовались зеленые своды. Путь наш пролегал среди красот, но был не близок.

С учетом обычного нашего груза и коротких передышек на отдых в теньке путешествие в один конец занимало четыре часа. Когда наконец мы добирались до «виллы», все были совершенно измотаны. Особенно мать: иногда ей приходилось всю дорогу нести на руках спящую сестренку и потому в конце пути она была без сил… Из-за ее побледневшего лица и черных кругов под глазами я нередко отказывался проводить выходные в гарриге. Под предлогом покалывания в боку или ужасной головной боли я немедля ложился вечером в постель. Но ночью в своей спаленке, когда я закрывал глаза, мои дорогие холмы представали передо мной, и я засыпал под оливой среди кустиков благоухающей лаванды, с которыми в эти выходные мне не суждено было свидеться.

Одним прекрасным апрельским субботним днем, часов в пять, наш уставший, но веселый караван шествовал меж двух каменных стен, золотых от солнца. И вдруг впереди, метрах в тридцати, открылась маленькая дощатая дверь. Из нее вышел мужчина и запер ее на ключ.