Читать книгу "Слава моего отца. Замок моей матери - Марсель Паньоль"

– Вы были там со всем вашим семейством, потому что я долго молился за вас!

Дядино высказывание застигло Жозефа врасплох, он не знал, что ответить, а мама дружелюбно улыбнулась дяде, который все быстрее потирал руки.

– И о какой милости просили вы Всемогущего? – придя в себя, спросил Жозеф.

– О самой прекрасной. Я молил Его не лишать вас и дальше Его присутствия и послать вам веру! – с пылом проговорил дядя, чьи глаза светились нежностью.

Отец, с неподдельным удовольствием жевавший сразу три или четыре каштана, помедлил с ответом столько времени, сколько требовалось, чтобы дожевать и торопливо проглотить, после чего приглушенным голосом произнес:

– Вам известно: я не очень-то верю в то, что сам Творец Вселенной способен снизойти до того, чтобы возиться с такими микробами, как мы, но ваша молитва – прекрасное доказательство той дружбы, которую вы питаете ко мне, и я вас от души благодарю за это.

Тут он встал, чтобы пожать руку дяди. Дядя тоже встал: они с улыбкой посмотрели друг на друга.

– С Рождеством Христовым, мой дорогой Жозеф! – проговорил дядя и, схватив отца за плечо своей большой рукой, расцеловал в обе щеки.

Дети вряд ли знают, что такое настоящая дружба. У них либо приятели, либо сообщники, они меняют друзей, меняя школу, или класс, или даже парту. В этот вечер, рождественский вечер, я испытал душевное волнение, которого прежде мне испытывать не доводилось; в эту самую минуту пламя в очаге вздрогнуло, и я увидел, как в легком дыму из него выпорхнула синяя птица с золотой головкой.

* * *

Когда наконец пришло время ложиться, мне расхотелось спать. Было уже слишком поздно. Я намеревался побеседовать с Лили, для которого мама положила в моей комнате тюфяк: но он слегка «переусердствовал» с вареным вином, в котором отец не слишком-то разбирался, и тотчас заснул, не имея даже сил раздеться.

Вытянувшись на спине, сунув руки под голову и широко раскрыв глаза, я лежал в ночи и до мельчайших подробностей припоминал все то, что произошло за этим чудесным рождественским ужином, озаренным добротой дяди Жюля, как вдруг мною овладело большое беспокойство: мне вспомнилась история с солдатом Тринкетом Эдуаром, рассказанная когда-то отцом за столом.

Этот Тринкет, двоюродный брат господина Бессона, в то время отбывал воинскую повинность в Тарасконе. Его папаша, вдовец, обожал своего единственного сына и очень беспокоился о нем. В один прекрасный день он с радостью узнал, что полковник того полка, где служил его сын, не кто иной, как его друг детства… Он тотчас вооружился своим лучшим пером и написал ему длинное письмо, в котором вспоминал старые добрые времена и рекомендовал сына как образцового солдата и единственное свое утешение на склоне лет.

Полковник, настоящий друг, тотчас вызвал к себе Тринкета Эдуара, желая заверить его в благосклонном к нему отношении, но явившийся дежурный адъютант, приняв стойку «смирно», доложил, что образцовый солдат, с чрезвычайного разрешения начальства, уже неделю назад отбыл домой, чтобы присутствовать на похоронах старого отца, поддержать безутешную мать и уладить со своими четырьмя братьями и сестрами щекотливые вопросы, связанные с наследством.

Полковника чуть не хватил апоплексический удар, на розыски образцового шутника были посланы жандармы.

Поскольку Тараскон город маленький и люди там охотно выкладывают все, что знают, Тринкета отыскали в тот же самый вечер на постоялом дворе «Три императора», где он выступил в роли четвертого: он тайком проживал там в комнате рыжеволосой местной служанки, которая снабжала его за счет заведения всем необходимым. Жандармы явились как раз в тот момент, когда он уплетал за обе щеки паштет из певчих дроздов. Образцовый солдат Тринкет Эдуар в наручниках был возвращен в казарму, где полковник посадил его на три недели на гауптвахту, кишевшую крысами. Вот пример того, что может случиться с теми, кого рекомендуешь без просьбы с их стороны.

Разумеется, мне было доподлинно известно, что Бога не существует, но все же я не был в том уверен на все сто. Уйма людей, причем весьма серьезных, посещают храм. Сам дядя часто общается со Вседержителем, а ведь дядя не сумасшедший.

В результате долгих размышлений на эту тему я пришел к выводу, правда не совсем разумному, что Господь, не существующий для нас, существует для других, точно так же как английский король существует для одних англичан.

Но в таком случае дядя повел себя довольно неосторожно, обратив внимание Господа на нас: ведь если тот станет разбираться, кто мы и что мы – а может быть, он как раз этим и занимается в данную минуту, – наверняка, он не на шутку разгневается, как тот полковник, и, вместо того чтобы ниспослать нам веру, возьмет да и обрушит на наши головы три или четыре удара грома, от которых обвалится наш дом. Однако, слыша за стеной мирный и доверчивый храп дяди Жюля, я успокоил себя мыслью, что почитаемый им Господь отнюдь не устроит ему подобной гадости и что, следовательно, я могу беззаботно заснуть, по меньшей мере в эту ночь, что я сразу и сделал.

Охота на другой день не задалась, поскольку отец и дядя отправились на нее без нас. Проснувшись к полудню, мы с Лили позавтракали традиционным супом «эго-булидо»[27], то есть несколькими сваренными в воде головками чеснока, и довольно вяло провели вторую половину дня у огня, покуда маленький Поль, которого уберегла от наших излишеств врожденная гиперсомния, преспокойно догрызал последние засахаренные каштаны и подтрунивал над нами, называя нас головастиками-толстолобиками. Но следующая ночь поправила наше пошатнувшееся здоровье, и началась по-настоящему зимняя охота.

* * *

Эти восемь дней рождественских каникул прошли как во сне. Но все было иначе, не так, как летом: мы пребывали в полном смысле слова в другой стране.

Утром, в шесть часов, было еще темно. Я вставал, трясясь от холода, и спускался вниз, где разжигал огонь из сухих дров, затем варил кофе, самолично смолотый накануне для того, чтобы утром не будить маму. Отец в это время брился. Через какое-то время слышался скрип велосипеда дяди Жюля, точного, словно пригородный поезд: нос у него был красный, как земляника, усы увешаны крохотными льдинками, он энергично, как очень довольный человек, потирал руки.

Мы завтракали, сидя у огня и разговаривали вполголоса.

Потом до нашего слуха доносился топот шагающего по замерзшей дороге Лили.

Я наливал ему большую чашку кофе, от которой он сначала отказывался: «Я уже пил», что было неправдой.

Затем мы вчетвером в темноте отправлялись на охоту.

Фиолетовый бархат небосвода вызвездило мириадами звезд. Это были уже не мягкие летние звезды. Светлые и холодные, они сурово мигали, похожие на кристаллы, образовавшиеся под действием ночного мороза… Над Красной Макушкой, еле различимой во мраке, висела, словно уличный фонарь, огромная планета, такая близкая, что казалось, можно увидеть космическое пространство за ней. Ни звука, ни шепота; в заледеневшей тишине слышен только звонкий стук наших ботинок, ступающих по твердым рождественским камням.