Читать книгу "Гортензия - Жак Экспер"

Попасть в тюрьму я нисколько не боялась. Что могло быть важнее нашей вновь обретенной любви? Она назвала меня мамой, разве этого не достаточно? Что бы ни ждало нас впереди – Гортензия будет на моей стороне.

Вроде бы такое простое слово «мама» дочка никак не могла правильно произнести, хотя и заговорила рано. Гортензии не было еще и года, а она уже лепетала целые фразы, удивлявшие воспитательниц в яслях. Но не могла справиться со словом «мама», упорно называя меня по-другому – то «мам», то «маму». Мне порой казалось, что она делала это нарочно, ради игры, однако эта игра меня огорчала. И напрасно я ее наказывала, лишая десерта или любимых сладостей, ничто не помогало. Целыми часами я заставляла ее повторять «мама», но она продолжала говорить «мам», хотя я и настаивала на последнем звуке «а». Часто я выходила из себя, убежденная в том, что она противилась из упрямства. Уступать я не собиралась, это уже была не игра, а настоящая битва, которую я была обязана выиграть.

И вот однажды солнечным субботним днем, когда мы вместе спускались по улице Мучеников, какой-то мужчина так сильно меня толкнул, что я потеряла равновесие и упала, увлекая в своем падении маленькую Гортензию. Когда мы поднимались, я вдруг услышала, как дочка прошептала:

– Какой злой дяденька, да, мама?

Застыв на месте от изумления, я забыла о человеке, который свалил нас на землю, даже не остановившись, а ласково улыбнулась дочери:

– Вот видишь, это совсем не трудно!

Мы дошли до площади Пигаль, и я в знак благодарности покатала ее на карусели. При каждом новом круге, проезжая мимо меня, Гортензия обращала ко мне восхищенное личико и кричала изо всех сил:

– Мама, мама!

Только неделю спустя, когда он вновь возник из небытия, поджидая меня у министерства, мне открылась правда: мужчиной, жестоко толкнувшим нас с дочерью, мог быть только мерзавец Сильвен. Этот акт насилия ознаменовал собой новый, чудовищный этап нашей жизни.

Мне хотелось, чтобы эти сказочные мгновения длились вечно. Опьяненная ароматом ее духов и нежной кожи, я перебирала пальцами шелковистые белокурые пряди ее волос, пока не услышала шепот:

– Больше я никогда тебя не оставлю, мама! – И еще: – Мне горько, что я столько лет провела без тебя.

Я тоже тихо проговорила:

– Теперь нас ничто не разлучит, мы всегда будем вместе.

– Скажи, ты счастлива? – робко спросила она.

– О да, моя Гортензия.

– Отныне я – Гортензия! – торжественно провозгласила дочь.

– Да, да, да!

– Отчего ты дрожишь, тебе холодно? – забеспокоилась она.

– Дрожу, потому что не в состоянии вместить столько счастья…

– Я тоже очень счастлива, мама.

Мы так и не разомкнули объятий. И больше не разомкнем.

Вдруг со стороны комода послышался сигнал сотового, прозвучавший как-то особенно весело. Это был телефон Сильвена, лежавший на дне моей сумки. Гортензия мгновенно отстранилась, нахмурилась и удивленно на меня взглянула.

– Мобильный отца! У вас тоже такой сигнал? Невероятно!

Продолжать лгать не имело смысла. Я больше ничего не боялась, раз Гортензия перешла на мою сторону.

– Нет, это телефон Сильвена, я взяла его сегодня утром.

– Сильвена? – повторила она с недоумением. Видно, настоящее имя ее проклятого отца пока звучало для Гортензии непривычно.

– Да, Сильвена. Нашего палача. Того, кто похитил тебя, доченька!

Она была в растерянности: не стоило ли хорошенько ее встряхнуть, чтобы вернуть к реальности? Но я ждала, внимательно следя за каждым движением дочери. Гортензия спросила сдавленным тоном:

– Ты взяла телефон отца? Вот почему я не могла весь день до него дозвониться!

Гортензия отступила на шаг, будто пораженная страшным видением. Я схватила ее за обе руки, потянула к себе, но она не двинулась с места, устремив на меня пристальный взгляд.

– Что ты натворила? – проговорила она на одном дыхании, сделав короткую паузу. – Недавно я у них побывала, но мне никто не ответил…

Я пробормотала:

– Мне пришлось это сделать. Ради нас обеих…

Руки ее оставались в моих ладонях, они дрожали.

– Ты их убила?

– Да, я убила твоего отца и Изабеллу тоже. Другого они не заслуживали. Мне нужно было отомстить им за все то зло, которое они нам причинили.

Что я могла к этому добавить? Телефон звонить перестал, а мы продолжали неподвижно стоять друг против друга и молчали.

Я ждала. Неужели сейчас Гортензия в гневе бросится на меня? Но она тихо проговорила:

– Покажи мне мою комнату, я хочу ее увидеть.

– Пойдем.

Она сама отвела меня в темный коридор, в конце которого находилась детская.

Показания мадемуазель Эмманюэль Дюран,

26 лет, доставленной в госпиталь

имени Жоржа Помпиду

16 июня 2015 г. Выписка из протокола.

[…] София рассказывала мне историю своей жизни около двух часов. Я сама этого захотела. К ней я пришла с единственной целью – понять, что происходит. Сильно беспокоясь за отца, я едва владела собой.

Вначале я не верила ни одному ее слову, настолько это казалось немыслимым. Она была уверена в том, что я – ее дочь, и обвиняла моего отца в похищении. Всем, кто с ним был знаком, хорошо известно, что отец не способен и мухи обидеть, не то что совершить подобное преступление. Мой отец – сама доброта. […]

Я настолько ее боялась, что могла легко допустить, что она подложит снотворное или яд мне в чай. Ничего этого не случилось – вы сказали, что сделали анализы, – однако, почувствовав внезапную слабость, я решила, что сама, не раздумывая, бросила себя в пасть хищника. […]

Рассказ Софии был достоверен: незадолго до моего прихода я справилась о ней в интернете, откуда узнала и о похищении дочери, и обо всех предпринятых ею усилиях для поисков Гортензии. Говоря себе, что ее безумие – следствие несчастья, я считала между тем, что она ошибочно принимала меня за свою дочь – невозможно, чтобы я оказалась этим ребенком. Конечно, я не могла помнить о том, что случилось со мной в раннем детстве, но все равно эта женщина, претендовавшая на роль моей матери, несла полную чушь. […]

Однако, несмотря ни на что, история Софии была глубоко драматичной и трогательной, и я сильно разволновалась. В ней было столько берущих за душу эпизодов, что я понимала ее ненависть к тому, кого она называла нашим палачом. Ей удалось меня растрогать. Я была потрясена тем, что узнала о ее жизни, все это было настолько ужасно…

Я слушала ее не прерывая, до самого конца. Когда София показала мне кучу вырезок и фотографий, смятение мое дошло до предела. Мало-помалу все перевернулось с ног на голову. До сих пор не могу понять, что на меня нашло, как ей удалось меня убедить… Не помню, как я очутилась в ее объятиях и стала называть ее мамой… […] Теперь я тщетно пытаюсь воспроизвести в деталях тот день, припомнить слова, которые она мне говорила… София упоминала столь волнующие моменты, перечисляла факты, которые в точности соответствовали некоторым эпизодам моей жизни, и я не устояла. […] Мне даже показалось, что я узнала отца на фотографиях в газетных вырезках, которые она мне предъявила. Чем дольше она рассказывала, тем более связной и правдоподобной становилась ее история. […]