Читать книгу "Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл"

Джона уходит не сразу. Еще час он сидит, ждет, когда успокоятся чувства и в голове прояснится. Потом резко встает и идет прочь. Скамья остается стоять под секвойями, табличка на спинке поблекла от времени, забытая практически всеми.

Гарри Барклай

1918–1969

Двадцать лет верной службы в Кью.

* * *

В мае Хлоя едет в сады Кью. Она не была здесь с тех пор, как убрали ее инсталляцию, но сейчас возвращается, чтобы проверить свою убежденность, что она полностью излечилась от Джоны Уилсона. Почти полгода назад она в последний раз вышла из его квартиры, придавленная чувством вины, но в одинокое Рождество вина обернулась яростью и обидой. Чтобы заглушить боль, она съела целую коробку печенья. Потом развела все мосты и сосредоточилась на работе.

Пол устилали огромные квадраты бумаги. Ей пришлось звать помощников, чтобы одновременно поднимать уголки с разных сторон. С каждым новым загибом листы становились все меньше и меньше. Невзирая на сложные математические вычисления, складки проглаживались коленями и локтями. Хлоя отчаянно сражалась с хрупкой папиросной бумагой, которая рвалась и вздымалась волнами. Но в конце концов из упрямой бумаги сложилась цапля почти в метр ростом.

После успеха в Кью у Хлои появилось множество новых заказов. Теперь она подрабатывает в конторе всего один день в неделю. Она неспешно прогуливается по Лощине рододендронов. Ее волосы отросли, теперь она носит длинное «рваное» каре. Она чуть поправилась – обеды и ужины с творческой элитой не прошли даром. Но когда Хлоя выходит из лощины, яркий свет солнца тускнеет. Мать и ребенок сидят на траве, держась за руки, заключенные в кокон своего маленького мирка, где есть место только для них двоих. Воздух между ними пронизан безусловной любовью. Хлое становится завидно.

Чуть позже она идет в заповедник рядом с коттеджем королевы Шарлотты. Девушка-экскурсовод что-то рассказывает группе школьников, гул пролетающего самолета заглушает ее слова. Хлоя слышит названия растений: щавель красивый и клевер полосатый.

– Здесь мы не убираем упавшие деревья, оставляем их для насекомых. Не выпалываем крапиву и куманику. Мы, конечно, следим за порядком, но это порядок самой природы.

Многие юные слушатели держат в руках палки, подобранные по пути. Кто-то трогает ствол ближайшего боярышника, водит пальцами по коре. Хлое нравится наблюдать, как они познают окружающий мир. Потом какой-то мальчишка пытается пнуть проходящего мимо гуся, и Хлоя идет прочь. Ее внимание привлекает влюбленная пара, выходящая из рощи. Они словно светятся изнутри. Каждое их движение пронизано радостью бытия. Хлоя смотрит на них, и ей тоже хочется оказаться в этой аллее под сенью высоких деревьев, в этом солнечном коридоре, прорезающем море синих колокольчиков. Здесь очень красиво. Царство дикой природы. Необузданной. Первозданной. Среди синевы зеленеют островки смирнии пронзеннолистной с мелкими желтыми соцветиями и белеют крошечные цветы, пахнущие чесноком. Людей здесь немного, и все стоят совершенно ошеломленные, странно притихшие, на мгновение выпавшие из привычной суеты.

Хлоя достает из сумки фотоаппарат. Она так очарована видом, который хочет запечатлеть, что не замечает первых капель дождя. Она садится на корточки, чтобы снять колокольчики крупным планом, и тут небо обрушивается на землю потоком воды. Хлоя быстро убирает фотоаппарат, пока он не промок. Все остальные бегут из рощи, держа над головами газеты и сумки. Небо затягивается чернотой. Хлоя остается одна. Подняв руки, она стоит под дождем. Платье вмиг намокает, тонкая ткань липнет к телу. Вода течет по ее лицу, запрокинутому к небесам. Она постепенно утрачивает свою плотность, растворяясь в дожде – на минуту, на год, на всю жизнь, – а потом ливень вдруг прекращается. Небо мнется еще секунду, не зная, на что решиться, а затем делает выбор и вновь заливается ярким светом. Капли дождя на лепестках колокольчиков искрятся на солнце.

Все погружается в восхитительную тишину. Хлоя идет через рощу, где теперь нет ни души, и ей кажется, будто весь мир дышит в ритме ее дыхания, или это она дышит в ритме огромного мира. Она на миг останавливается у покосившейся старой скамейки.

Теперь свободны и наслаждаются вечным покоем среди этих цветов, столько лет приносивших им радость

Памяти

Вайолет Маршалл, 1881-1978, и сестры Дейзи Слайт, художниц, влюбленных в эти бесшумные колокольчики

Хлоя вдыхает запах влажной земли, вбирает в себя ослепительную синеву омытых дождем лепестков. Потом она замечает мужчину, сидящего на скамейке. Он то ли дремлет, то ли просто сидит с закрытыми глазами. Это единственная скамейка, расположенная в таком месте, где только солнечный свет и нет ни пятнышка тени. Его лицо запрокинуто к солнцу, как чаша цветка, тянущегося к теплу и свету. Кажется, его совершенно не беспокоит, что скамейка намокла, но, подойдя чуть ближе, Хлоя нерешительно замирает. Его брюки заляпаны грязью, и даже на расстоянии ей слышен запах старости, исходящий от его костюма: прелые листья и промозглая сырость подвального магазина подержанных вещей.

Хлоя достает фотоаппарат и делает снимок, но щелчок получается слишком громким. Спящий мужчина испуганно вздрагивает и открывает глаза. Хлоя пытается его успокоить. Наконец ей удается поймать его взгляд. У него потрясающие глаза: ослепительно-голубые, они словно светятся изнутри, но есть в них и тяжесть, и неизбывная грусть – это глаза человека, который слишком много видел.

– Прошу прощения, я вас потревожила, – говорит Хлоя.

У нее слегка кружится голова, как будто мир вокруг движется слишком медленно, или ее мысли летят слишком быстро. Его переменчивый взгляд подобен стае воробьев, постоянно меняющей очертания в воздухе. Он открывает рот, но не произносит ни слова. Все получается очень неловко. Хлоя извиняется еще раз и уходит.

Но этот мужчина с пронзительными голубыми глазами никак не идет у нее из головы. Его же могли обокрасть, забрать кошелек или кепку. Его кепка… старая твидовая кепка, лежавшая рядом с ним на скамейке, как верный друг. Хлоя резко замирает на месте. Хватает фотоаппарат, включает просмотр, но в центре снимка лишь смазанное пятно. Видна только кепка, колокольчики и освещенная солнцем скамейка. Хлоя мчится обратно, сердце бешено бьется в груди.

– Гарри? Мистер Барклай?

Там никого нет.

– Подождите!

Хлоя бежит со всех ног, но его нет ни у коттеджа королевы Шарлотты, ни у пруда с кувшинками. Она возвращается в рощу, подходит к скамейке, где он сидел. У нее за спиной раздается глухой удар. Она оборачивается и видит ботинок, лежащий на земле. Второй ботинок падает на гравийную дорожку. Хлоя так и не поняла, откуда он появился. Как будто свалился с неба.

Может быть, это балуются детишки из той группы школьников? Хлоя смотрит по сторонам, но поблизости никого нет. Никто не прячется среди деревьев, никто не хихикает. Она возвращается на дорожку и поднимает ботинок. Растрепавшиеся кончики шнурка обмотаны скотчем, кожа сморщенная и потрескавшаяся, в протектор подошвы забилась земля. Хлоя поднимает второй ботинок и ощущает странную резь в груди, словно ее душа зацепилась за что-то острое, и если сейчас резко дернуться, она порвется. Она опускается на скамейку, прижимая к груди два грязных ботинка. Если это был Гарри, что же любила в нем Одри? Свою фантазию? Мужчину? Или что-то, что ощущалось как ее собственная смерть?