Читать книгу "Веритофобия - Михаил Веллер"

Ну понятно — тотальная промывка мозгов, запуганный и оболваненный народ. Но ведь больше того! Похвальным качеством советского человека, признаком идеологической зрелости было — находить недостатки даже в превосходных вещах «маде ин не у нас». Вот американская машина 50-х годов. Лаковый крейсер с картинки фантастического романа. Кругом толпа (редкая сцена, только Москва или Ленинград). И один другому авторитетно объясняет, что сидит низко — по нашим дорогам не пойдет, бензин жрет слишком дорогой и быстро засоряется, подвеска слишком мягкая, железо слишком тонкое, размер не позволяет разворачиваться где надо — не, тепличная машина, это не для езды, это для понтов. А кругом ездят «Победы» и «Москвичи» — скопированные посильно и давно устаревшие «Паккарды» и «Опели».

И любое покушение на предмет своей государственной и национальной гордости — на приоритет в науке и технике — не просто воспринималось как вражеская диверсия. Но еще как ложь. Причем ложь злонамеренная. Наглая, раздражающая. Ложь предателя и подлеца: он живет среди нас и прикидывается одним из нас, а на самом деле — вон он какой, какие у него мысли, что он думает о нас, нашей славе и истории, наших великих ученых и изобретателях!.. А по морде хочешь, гадина?

Отторжение правды как покушения на свою гордость и достоинство. Правда в том, что мы — народ, страна, люди наши — мы талантливые, умные, изобретательные, трудолюбивые. Что, не так, что ли? А кто говорит, что мы не такие, мы глупее других, нет наших заслуг в этих великих изобретениях — тот враг, ненавистник, диверсант. Чему тут верить? Тут расстрелять нужно.

Госполитистория

Невозможно не удержаться, чтобы не начать фразой Герцена, как нельзя более подходящей случаю: «Русское правительство, как обратное провидение, устраивает к лучшему не будущее, а прошлое».

Мы не говорим сейчас об автокомплиментарности любой истории. Каждый народ хочет приукрасить себя в зеркале прошлого.

Мы не говорим о Иване Грозном, когда почти все летописи были переписаны, фальсифицированы или уничтожены, и доцарскую Русь мы знаем практически только по позднейшим спискам.

Не говорим о цензуре Российской Империи относительно ряда исторических событий: что-то было замолчано, что-то преувеличено, искажено и так далее.

Но уж о советской истории мы сказать можем с большим знанием предмета. Ибо она началась с голого и откровенного идеологического обоснования. Все события рассматривались исключительно с точки зрения грядущей победы мирового коммунизма. Кто за — те свои, сознательные, наши, хорошие ребята. И действия их правильные и благие. Кто против — враги: негодяи, убийцы, паразиты, кровососы, реакционеры, гады, подлежащие уничтожению как класс. И все их взгляды и поступки — сплошное гадство. А как иначе?!

И чекистские расстрелы подавались как благо, это революционный гуманизм, так мы строим счастье для всех трудящихся. А милосердие интеллигентов было злом: это абстрактный гуманизм, чуждый нам, вредящий делу пролетариата и замедляющий его победу во всемирном масштабе.

Исторических запретов при советской власти было такое море, что из-за волн еле были видны острова правды. Запрещено писать, что весной 1917 партия большевиков малочисленна и невлиятельна. Запрещено указывать, что 4 июля 1917 была неудачная попытка большевистского мятежа. Запрещено, что Октябрьский переворот был подготовлен конкретно Троцким и им руководим, что Троцкий произнес первую речь о нем на 2-м Съезде советов. Запрещено, что Ленин добрался до Смольного только к утру, когда все было уже кончено, а речь говорил уже после Троцкого. Запрещено, что Троцкий был председателем Революционного Военного Совета, создателем Красной Армии и так далее. Запрещено, что на выборах в Учредительное Собрание большевики получили меньше четверти голосов. Что после переворота в несколько недель запретили все партии и газеты, кроме своих (только эсеров временно оставили). Запретили частную торговлю, изъяли все частные вклады, отменили собственность на жилье, ввели карточно-пайковое распределение всего — и сразу настал голод и разруха. Запрещено про расстрелы заложников, расстрелы чисто по классовому принципу — чуждых в расход, запрещено про карателей-китайцев. Про офицеров в Красной Армии, где их было больше, чем в Белой, и практически все планирование сражений и командование было на них — а комиссары и пролетарии надзирали и были вывеской.

Запрещено про 10 (или 20? никто не знает!) миллионов раскулаченных. Категорически запрещено про Голодомор. Запрещено, что все предприятия сталинских пятилеток построили американские инженеры по американским проектам, и производили те заводы и комбинаты исключительно оружие.

А можно — про всенародную поддержку большевиков, про осчастливленный революцией народ, про наставшую изобильную счастливую жизнь, про подлых врагов и про рыцарей ЧК, про полководцев из крестьян и битое офицерье. Проще говоря: до революции все было плохо, бедно, бесправно и несправедливо — после революции стало справедливо, хорошо, счастливо и обильно для простых трудящихся.

Отметим и вынесем на поля: историк в нормальном смысле слова, честный объективный исследователь и описатель истории, в Советском Союзе был невозможен по определению. Задача советского историка заключалась отнюдь не в том, чтобы познавать и писать правду. Она заключалась в том, чтобы все желаемое властью было представлено как подлинная история, а все не желаемое властью — было или замолчано, или опорочено, или подано как ложь. Советский историк (говоря про историю СССР в основном) был по сути продажный журналист, писавший заказные материалы по перекроенной канве исторических событий.

И заявление: «Я — профессиональный историк» в этом контексте означает — я профессиональный фальсификатор-идеолог, боец Коммунистической партии; пашу историческую ниву и сею выданные мне семена.

Потом началась Великая Отечественная война. Мы ее старались оттянуть как могли. И на Финляндию не нападали, и правительство и строй им сменить не хотели, и «рабочее финское правительство» в Москве Коминтерн не создавал, и социализм на штыках в Хельсинки нести не начинали — нет, просто просили отодвинуть границу от города Ленина, а взамен мы им дадим больше земли в другом месте: так гады нас еще и обстреляли! Из Лиги Наций СССР за это исключили: молчать. Три прибалтийские государства сами, сами устроили у себя революцию и сами дружно попросились в СССР. Мы оттуда никого в Сибирь не депортировали, разве что буржуев эшелонами в Сибирь. Польшу для блага ее же народа разделили с Германией пополам — а все равно их правительство сбежало, а мы же должны были защитить братских украинцев и белорусов, живших в панской Польше на бывшей нашей земле, она России раньше принадлежала, вот. С Гитлером заключили договор — а он коварно напал!

Вот с нападения Гитлера начинается почти такой же интересный отрезок истории, как революция и Гражданская война. Поставим слово «ЗАПРЕЩЕНО» один раз, чтоб не повторяться бесконечно, и вкратце упомянем только основное. Что запрещено было упоминать, что. Танков и самолетов у нас было многократно больше, чем у немцев, и качеством они частью уступали мало, большей частью не уступали, а частично резко превосходили немецкую технику. Что первые директивы Генштаба к армии были неуместными, чтобы не сказать идиотскими. Что немцы взяли в плен наших бойцов: Киевский котел — 600 000 человек, Вяземский котел — 650 000 человек, всего в плен за 6 месяцев 1941 года — 3,9 миллиона человек. Цифры наших потерь архивно засекречены навсегда.