Читать книгу "Пересмешник - Уолтер Тевис"

– Попробуй.

Она сунула конфету в рот и принялась жевать. Потом уставилась на меня, чуть приоткрыв рот. Ее глаза расширились от приятного изумления.

– Господи! – проговорила она с набитым ртом. – Вкусно-то как!

Я протянул ей одежду.

– Это мне? – спросила Мэри Лу, взволнованно разглядывая обновки. – Красота какая!

Некоторое время мы сидели молча; я – с коробкой конфет на коленях, Мэри Лу – с ворохом одежды. Я смотрел на ее лицо.

Дверь автобуса была открыта. Внезапно в нее ворвался звук – громкий, как вой сирены, но при этом человеческий и сердитый.

– Господи! Малышка! – Мэри Лу вскочила, прижимая к себе одежду. В следующий миг она уже выпрыгнула из автобуса, крича на ходу: – Дай мне десять минут! Я хочу это все примерить!

Я тоже выбрался из автобуса, подошел к фонтану и сел на бортик. Легкая музыка и звук падающей воды умиротворяли. Светать еще не начало, в небе по-прежнему сияла луна. На душе у меня был полный покой.

Наконец из Дома Рептилий вышла Мэри Лу с ребенком на руках и ловко захлопнула локтем дверь. Она была в джинсах, белой футболке и сандалиях, ребенка держала уверенно, на согнутой руке. Через другую руку у нее была перекинута остальная новая одежда и стопка пеленок. Наряд сидел на ней идеально, лицо в обрамлении расчесанных волос сияло в свете фонтана. Малышка уже не плакала, а лежала довольная. Это было так прекрасно, что у меня перехватило дыхание.

Наконец я выдохнул и сказал тихо:

– Из автобусного сиденья можно сделать детскую кровать. И уехать всем вместе.

– Ты хочешь уехать из Нью-Йорка? – спросила Мэри Лу.

– Я хочу в Калифорнию. Как можно дальше от Нью-Йорка. От роботов, таблеток и от других людей. У меня есть мои книги, музыка, ты и Джейн. Ничего больше не нужно. Не хочу видеть Нью-Йорк.

Мэри Лу долго смотрела на меня.

– Ладно, – сказала она наконец. – Только я кое-что должна сделать…

– Для Споффорта?

Глаза у нее расширились.

– Да. Для Споффорта. Он хочет умереть. Я… обещала ему. Обещала, что помогу.

– Поможешь умереть?

– Да. И мне страшно.

– Я тебе помогу.

Мэри Лу глянула на меня с явным облегчением:

– Я пойду соберу вещи Джейн. Наверное, из Нью-Йорка и правда пора уезжать. Этот автобус может отвезти нас в Калифорнию?

– Да. А я сумею добыть еду. Мы доберемся.

Мэри Лу глянула на прочный, приземистый автобус, затем снова повернулась ко мне. Довольно долго она изучала меня, внимательно и с некоторым даже изумлением. Потом сказала:

– Я люблю тебя, Пол. Правда люблю.

– Знаю, – ответил я. – Поехали.

Споффорт

Само по себе оно выглядит точно как в 1932-м – глупое, нечеловеческое здание, в архитектуре которого нет ничего, кроме стремления поставить рекорд. Сегодня, третьего июня 2467-го, у него все столько же этажей, сто два, однако на них не осталось даже офисной мебели. В нем тысяча двести пятьдесят футов. Почти четверть мили. И оно никому теперь не нужно. Это всего лишь зрительный ориентир, свидетельство того, что человечество умело делать непомерно большие вещи.

Контекст увеличивает его куда сильнее, чем Нью-Йорк двадцатого столетия. В Нью-Йорке нет больших зданий. Он высится над Манхэттеном в одинокой целеустремленности, каким, вероятно, и возник изначально в честолюбивых замыслах своих архитекторов. Нью-Йорк – почти могила. Эмпайр-стейт-билдинг – его надгробие.

* * *

Споффорт стоит так близко к краю платформы, как смог подойти. Он один, ждет, когда Бентли и Мэри Лу закончат подъем. Он нес ребенка Мэри Лу, и теперь держит малышку, защищая ее от ветра. Девочка спит у него на руках.

Небо справа, над Ист-Ривер и Бруклином, скоро начнет светлеть, но сейчас еще темно. Внизу еле-еле различаются огни мыслебусов. Они медленно ползут по Пятой и Третьей авеню, по Мэдисон и Лексингтон-авеню, по Бродвею и дальше, по Центральному парку. В одном доме на Пятьдесят первой улице светятся окна, на Таймс-Сквер все дома черны. Споффорт смотрит на огоньки, заботливо держит малышку, ждет.

Тяжелая дверь у него за спиной открывается, слышны шаги. Почти сразу запыхавшийся голос Мэри Лу произносит:

– Дай мне малышку, Боб. Я отнесу ее на лестницу.

Подъем занял у них больше трех часов.

Споффорт оборачивается, видит темные силуэты людей, отдает ребенка Мэри Лу. Та произносит из темноты:

– Боб, скажи, как будешь готов. Мне надо будет унести малышку.

– Мы дождемся рассвета, – говорит он. – Я хочу видеть.

Два человека садятся, на ветру вспыхивает трепетный огонек: Бентли закуривает сигарету. В яркой светотени Споффорт видит склоненную над ребенком Мэри Лу, ее растрепанные ветром волосы.

Огонек гаснет. Споффорт смотрит на ее едва различимую серую фигуру и на фигуру Бентли. Они сидят, касаясь друг друга плечами: старый-престарый архетип человеческой семьи, здесь, на вершине нелепого здания над немым и бессмысленным городом, где люди спят наркотическим сном, роботы копошатся, имитируя жизнь, а единственный свет – маленькие доброжелательные сознания мыслебусов, спокойные и довольные, снующие по пустым улицам. Искусственный мозг Споффорта воспринимает телепатическое гудение мыслебусов, но оно не влияет на его разум, в котором что-то медленно раскрывается. Чувства улеглись, ничто не мешает этому раскрытию. Споффорт поворачивается к северу.

Внезапно из ниоткуда, из тьмы и ветра, возникает крохотное трепетание; что-то темное и маленькое садится на его неподвижную правую руку и превращается в замерший силуэт птицы. На руке у Споффорта сидит воробей – городской воробей, отважный, взволнованный, залетевший чересчур высоко. И он вместе с роботом ждет рассвета.

И вот заря занимается над Бруклином, заливает Верхний Манхэттен, Гарлем, Уайт-Плейнс и то, что прежде было Колумбийским университетом, серый свет разгорается над землей, где некогда спали на грязных шкурах индейцы и где позже белые в суетной гордыне сосредоточили немыслимые усилия, деньги и власть, чтобы возвести здания, наполнить улицы автомобилями и озабоченной толпой и, наконец, скатиться к вымиранию от наркотиков и погруженности в свой внутренний мир. Рассвет ширится, встает солнце, выпирает алым шаром над Ист-Ривер. Тогда воробей встряхивает головкой и улетает с голой руки Споффорта, унося в себе свою крохотную жизнь.

И Споффорт ощущает то, что медленно раскрывалось и наконец раскрылось в его мозгу: радость! Такая же, как сто семьдесят лет назад в Кливленде, на умирающей фабрике, где он впервые обрел сознание и захлебнулся первым глотком жизни, еще не зная, что одинок в мире и всегда будет одинок.

Сейчас он с радостью ощущает босыми ступнями твердую поверхность, чувствует ветер на лице и ровное биение собственного сердца, чувствует свою молодость и силу. И в это краткое мгновение Споффорт любит их в себе.