Читать книгу "Великая Армия, поверженная изменой и предательством. К итогам участия России в 1-ой мировой войне - Виктор Устинов"

Распутин для императрицы стал всем: фаворитом во всех его свойствах и проявлениях, спасителем сына Алексея и врачевателем ее больной и истерзанной страхами души, советчиком и духовным отцом. Такого могущества над императрицей, которая, при безвольном муже, владела всеми рычагами власти, в русской истории еще не было. Ни Бирон у Анны, ни Потемкин и братья Зубовы у Екатерины Великой — не имели таких прав, какими завладел Распутин при открытом пособничестве ему со стороны высших чиновников министерства императорского двора во главе с графом Фредериксом. Царское Село, где жила венценосная семья, было закрытой территорией для всех подданных России, и въезд в царскую резиденцию был под строгим контролем должностных лиц этого министерства. Всех, кто приглашался на прием к венценосной семье, ждала долгая процедура проверки и контроля, которая начиналась в Петрограде и заканчивалась в Царском Селе, где должностные лица охранки всегда сопровождали приглашенное лицо до самых дверей царских кабинетов и обратно. Для Распутина и его людей двери Царского Села всегда были распахнуты настежь.

Распутина прусский двор вовлек в свои сети, и от его имени они распоряжались человеческими судьбами и положением дел в России. На них, пруссаков, работавших в близком окружении императора, не падала тень в подборе недостойных людей на должности председателей правительств и министров всех рангов, их нельзя было обвинить в неспособности правительства мобилизовать экономику страны на нужды войны, наконец, казнокрадство, хищения и разграбление народного достояния можно было списать на плохих людей, подобранных русским мужиком Распутиным, да еще вышедшим из недр простого народа и церкви.

Зная, что своим возвышением все они обязаны Распутину, высшие чиновники — министры, прокуроры и судьи, митрополиты и генералы, и всякого рода проходимцы и казнокрады, — раболепствовали перед «старцем», пресмыкались и угодничали, не стесняясь ни своего классового положения, ни сана. Министры Беляев, Добровольский и Хвостов публично целовали руку своего благодетеля и именовали его «святым отцом».

Во все области правления вмешивался Распутин, везде он расставлял своих людей, которых порой он совершенно не знал, но их ему советовали поддержать придворные чиновники или те, кто понравился ему при мимолетной встрече или в долгих застольях в лучших ресторанах Москвы и Петербурга. В церкви он насаждал таких же невежественных и развратных мужиков, каким он был сам, и потому церковные храмы перестали украшать души людей. Ее паперти осквернялись такими иерархами, как Питирим, Варнава и Мелхиседек, запятнавшими свой сан грязными похождениями и пороками, постыдными для людей. «Наш Друг говорит, что из Мелхиседека в будущем выйдет прекрасный митрополит», — заверяла царица императора в одном их своих писем к нему[402].

Сам Распутин и шага не делал, чтобы не посоветоваться со своим личным секретарем Симановичем, его доверенным лицом и одновременно многолетним агентом немецкой разведки[403]. К ним тесно примыкал банкир Манус, ставший в годы войны официальным представителем интересов крупного немецкого капитала в России. С помощью Распутина и императрицы он спасал многие немецкие фирмы от конфискации в пользу государственной казны и делал на этом огромные деньги. Распоряжение русского правительства о конфискации и секвестре немецких фирм и предприятий было грозным предупреждением, объявленным во всех газетах для защиты русских национальных интересов и простого обывателя, а в действительности оно никогда не было исполнено. В акциях защиты немецких предприятий активно участвовало министерство императорского двора и многие его высшие сановники: генерал-адъютант Нилов, сенатор Белецкий, князья Андронников и Мещерский и другие. Все они ратовали «за скорое примирение России с немецкими державами»[404].

Генерал Джунковский, возглавлявший корпус жандармов и хорошо осведомленный о поведении Распутина и окружавшей его банды, открыто вредившей России, информировал Николая II об их антигосударственной деятельности и одновременно предлагал меры по пресечению их враждебной работы, но, по требованию императрицы, он был незамедлительно уволен из органов МВД.

С назначением министром внутренних дел Протопопова немецкие агенты и их пособники стали пользоваться исключительной свободой действий, их никто ни в чем не ограничивал, и они никого не боялись[405]. В то время были освобождены из тюрем банкир Рубинштейн и торговец ювелирными изделиями Симанович, посаженные все же русской контрразведкой за пособничество врагу. Они снова вошли в близкий круг Распутина, а Рубинштейн даже успел получить чин генерала русской армии. Нам нет смысла причислять Распутина к агентам немецкой разведки. В этом не было необходимости, так как рядом с ним всегда находились такие опытные агенты, какими были Рубинштейн, Манус и Симанович. Распутин был их мечом, их орудием, разившим Россию сильнее, чем вся немецкая армия.

В Петрограде перед крахом самодержавия стремительно росло германское влияние, и оно тревожило Лондон и Париж. 18 октября 1916 года посол Англии Бьюкенен сообщал своему правительству: «Я не хочу впадать в излишний пессимизм, однако я никогда, со времени начала войны, не чувствовал себя столь подавленным сложившимся здесь положением, особенно же имея в виду будущее англо-русских отношений. Германское влияние сделало огромные успехи с тех пор, как Сазонов оставил министерство иностранных дел… Потери, понесенные Россией, столь колоссальны, что вся страна охвачена печалью. В недавних безуспешных атаках у Ковеля и в других местах принесено в жертву без всякой пользы столь много жизней, что это дало новую пищу тому взгляду, что продолжение борьбы бесполезно и что Россия, в противоположность Великобритании, ничего не выиграет от продолжения войны. Бороться с этой клеветнической кампанией гораздо труднее, чем со старой ложью относительно нашего первоначального бездействия»[406].

Самодержавие, действительно, стояло в конце 1916 года перед выбором: либо продолжить войну и столкнуться с восстанием рабочих и крестьян, способным перерасти в революцию, либо пойти по пути мирной сделки с немцами и остановить нараставшее в стране революционное брожение. Избрать другой путь — решительной борьбы с германским влиянием и внутренними врагами — у царского двора, прусского по духу, желания не было, да и мысль такая не приходила. Ведь не могли же они начать организовывать борьбу против себя. Став на путь сотрудничества и пособничества германским планам в войне, все они теперь были связаны с кайзеровской Германией, и ее судьба была теперь и их судьбой.