Читать книгу "Тенеграф - Кшиштоф Пискорский"

Шел я сюда преисполненный опасений, однако дом продолжал стоять. Двери были отремонтированы, а окно на втором этаже отворено.

Я прошел мимо дома, чуть сдвинув шляпу набок, чтобы меня никто случайно не узнал, а потом нырнул в ближайшую улочку. Я знал, что не могу показаться Иоранде. Не теперь, не в таком состоянии. Лицо мое, замершее, нечеловеческое, словно глиняная маска, лишь отчасти напоминала черты И’Барраторы. Мой вид разбил бы Иоранде сердце.

Она любила Арахона, а он умер. То, что во мне оставалась частичка его сознания, что я немного его напоминал, не давало мне права с ней встречаться.

Одно я знал наверняка – мне не будет покоя, пока не проверю, в безопасности ли Иоранда.

Я нырнул в вонючий переулок. Прошел в известную мне щель между двумя стенами и оказался на короткой улочке, что вела к задним дверям дома.

Была там одна старая подворотня. В это время в ней сгущалась смолянистая густая тень – словно созревший плод, с которого сходит кожура.

Одного легкого движения хватило, чтобы открыть в ней туннель в тенепространство, в которое я с удовольствием и нырнул.

Дом Иоранды был полон темных закутков. В тенепространстве я видел десятки мест, в которых можно было перейти в светлый мир. Сперва я сделал малый укорот в комнату внизу. Сквозь легкую дымку тени я увидел сундуки с одеждой, старый комод, кусочек лестницы. И зеркало, перед которым стояли двое детей.

Саннэ с серьезным выражением лица рассматривала свое отражение, а Джахейро помогал ей надеть на голову венок с черными лентами.

Меня очень обрадовало, что Камина нашел девочку и привел ее к Иоранде. Лучшего исхода событий я себе и представить не мог. Я был настолько счастлив, что даже не обратил внимания на одежду Джахейро, который вместо обычного залатанного платья носил новые штаны и курточку из черного бархата. Наполовину погруженный во мрак, я улыбнулся, а затем снова нырнул в тень.

Я снова выглянул на светлую сторону в спальне Иоранды. Ее там не было, но из тени под шкафом я видел, что на постели лежит какой-то мужчина.

Я почувствовал укол зависти, но сразу осознал, насколько это абсурдно. Я был темным существом, меня не привлекали человеческие женщины. У меня также не было причин сражаться за любимую Арахона. И все же вид обнаженных ступней этого мужчины вывел меня из равновесия.

Чтобы присмотреться к нему поближе, я позволил себе весьма рискованный укорот. На этот раз я выглянул из тени под потолком – переходом настолько глубоким, что лежащий не увидел бы моего лица.

Я понял, что вишу над собственным телом, вытянувшимся на матрасе.

Подо мной находился Арахон И’Барратора.

Было у него бледное, неподвижное лицо. Хотя ему прикрыли глаза, он все еще хранил выражение удивления и веселости, с которыми умер. Одет он был в дешевую белую рубаху – по насмешке справедливой судьбы, попал он на каменный стол гарнизона, где им занималась донна Родриха, к которой столько раз отправлял он других фехтовальщиков.

Двери отворились, вошла Иоранда в черном платье, с которым так контрастировало бледное, измученное лицо с кругами от недосыпа под глазами.

Я понял, что пришел как раз тогда, когда этот тихий дом готовился к моему погребению.

IV

По традиции, класть мертвецов в землю положено через день после смерти. Так издавна делали анатозийцы, а жители Вастилии, пусть и враждебные их религии, этот обычай у тех переняли. В южном жарком климате он имел серьезное значение. Под пылающим солнцем у трупов уже через день зеленели ногти и чернел кончик носа. Через пару дней надувался живот, а изо рта начинали выползать черви.

Если бы мы, как это принято на Севере, держали тела семь дней, чтобы за это время вокруг катафалка могла пройти родня из далеких краев и друзья умершего, немного осталось бы на момент погребения, а Серива наполнилась бы вонью столь ужасной, что ее почувствовали бы даже ибры по ту сторону Саргассова моря.

Поэтому меня немало удивило, что погребение Арахона И’Барраторы проходит через три дня после его гибели. Однако, не имея возможности расспросить Иоранду, я решил, что гвардия по какой-то причине не желала выдавать тело. Порой это случалось, если умерший был известным преступником или если его должны были опознать свидетели.

Я знал, что должен уйти из дома на улице Дехиньо и оставить близких мне людей в покое. Однако любопытство взяло верх.

Кто бы, в конце концов, не захотел увидать собственные похороны?

За час до поры длинных теней в дом пришел Камина. Лицо у него было хмурое, в синяках. Значит, и с ним городская гвардия не была слишком уж вежливой.

Чуть позже появился гробовщик с тремя верзилами, несшими дубовый ящик, окованный черным железом. Та часть меня, что некогда была Арахоном И’Барраторой, разозлилась – все выглядело так, будто Иоранда отдала за похороны намного больше, чем должна была. Я всегда ей говорил, чтобы закопали меня в льняном мешке на кладбище для нищих.

Увы, умершие права голоса не имеют.

Камина с Иорандой уложили труп в гроб, я же присматривался к нему внимательно, удивляясь, каким чудом тело выглядит так свежо. Гроб подхватили помощники гробовщика и Камина. Иоранда поправила одежду детям, после чего скромная процессия вышла на улицу.

Я выскочил из тенепространства в закоулке за домом и присоединился к ним, держась на безопасном расстоянии. После длительного пребывания на другой стороне я чувствовал себя одеревеневшим, словно окутанным туманом.

Они направлялись к находящейся поблизости церквушке Вечного Света, что прилегала к стене Треснувшего Купола. По задумке строителей, наверняка это должно было подчеркивать, что нынче в Сериве правят обычаи Вастилии, но по сравнению с древним фундаментом церковь выглядела жалко – словно муравей, победно машущий флагом на теле мертвого слона.

Процессия нырнула в темное нутро, приветствуемая монахом с носом портового пропойцы. Я выждал пару минут, пока все займут места, после чего с помощью тенеукорота заскочил в храм, за самую дальнюю колонну.

Меня удивило, что пришло столько людей. Я ожидал увидеть лишь Иоранду и Камину. А между тем на лавках сидела пара когдатошних учеников Арахона, двое ветеранов из его отряда, донна Родриха, его приятели из «Львиной Гривы».

Я чувствовал себя странно, глядя из мрака на их серьезные печальные лица.

Около гроба встал городской урядник в бархатном облачении с высоким жабо. Был при нем писарь, непрестанно сморкавшийся в рукав. Рядом с ним стоял священник, чей лоб блестел, словно луна, окруженная тучками седины.

Начались обычные, самые простые похороны. Гроб открыли, и священник возжег над ним несколько высоких свечей, так чтобы они отбрасывали на пол явственную тень. Собравшиеся по очереди подходили и останавливались в этой тени, впервые в жизни соединяясь с неопасной уже тенью умершего. Верили, что благодаря этому он, уже по другую сторону, сможет услышать последние слова, которые люди в трауре хотели ему сказать.