Читать книгу "Госпожа камергер - Виктория Дьякова"

– Ты удивлена? – ответил он вопросом, и кривая усмешка скользнула по его тонким, скрытым усами и бородой, губам. – Если бы Хан-Гирей не был русским офицером, я бы никогда не открыл тебе дорогу Казилбека, – проговорил он, – несмотря на все чувства моего сердца. Но я ненавижу предательство и подлость. Предав нас, Хан-Гирей теперь предает русского царя. Я же всегда отдавал предпочтение честному бою, и полагаю, что только он, бой на голых шашках, достоин настоящего мужчины… А более того, я вовсе не хочу, чтобы единственно любимая мною женщина оказалась пленницей Шамиля и ее содержали в грязной, вонючей яме, а потом отдали бы в рабство по аулам, на поругание и унижение. Пойдем, Карим, я отведу тебя в горы. Арбу же оставь здесь. Пусть они некоторое время думают, что ты все еще в ауле.

Пройдя задним, безлюдным двором, они углубились в лес, и некоторое время Сухрай вел Мари за руку, освобождая дорогу от покрывавшего ее сухого валежника. Наконец впереди показалась поляна. Над ней щелкали и перекликались в ветвях деревьев соловьи. Когда же пришла пора расставаться – дальше Мари-Клер пойдет одна, – он произнес с печалью, разглядывая ее лицо:

– Какая ты красивая, Карим!

Потом непроизвольно Мари-Клер качнулась в его сторону. Соловьи, замолкшие от звука человеческих голосов, снова защелкали, еще громче. Сухрай обнял Мари за талию, прижал к себе, она почувствовала все напряжение его мышц. Задыхаясь от накатывающих волной чувств, она запрокинула голову назад, ее губы приоткрылись для поцелуя. Медленная слабость и истома охватили все ее тело. Кинув бурку на траву, Сухрай подхватил Мари-Клер на руки и опустил на нее.

Вся сдержанность, которую он проявлял до сих пор, быстро исчезла и уступила страсти, яростной, безудержной, дикой, захлестывающей обоих. Сама не ожидая от себя, Мари с жадностью отвечала на его поцелуи. Распаленная его лаской, она вдруг раскрылась с безудержностью, которой прежде и не знала за собой.

Черкес сильно прижал Мари-Клер к земле – в этот момент, словно опомнившись, она протестующее вырвалась, точнее лишь попыталась, и слегка вскрикнула. Потом, приподняв веки, увидела над собой его черные, блестящие глаза. Его руки сжимали ее пылающие груди – она старалась удержать стон, но он прорывался, выдавая желания страсти, обуревающие ее естество.

«О боже! боже! – прошептала она, едва головка его члена коснулась ее лона. – О боже!» – ее затрясло в возбуждении, он же с невероятной силой вбивал в нее член, и задыхаясь, она почти потеряла сознание, словно издалека, из-за шумящих над ее головой макушек леса, услышав его приглушенный стон. Его руки еще сильнее сжали ее груди. Мгновение спустя он рухнул на нее всем телом, и ощущая поток спермы, устремившейся в нее, Мари почувствовала, что поднимается на вершину блаженства. Они все еще лежали в объятиях друг друга, и только соловьиный свист несся над ними, слышный далеко.

– Ты любил Аминет? – Она и сама не знала, зачем спросила у него о его жене.

– Любил ли я Аминет? – переспросил он немного грустно. – Нет, Карим, я никого до тебя не любил. Никогда. У нас никто не думает и тем более не говорит о любви при женитьбе. Аминет третья моя жена и самая молодая из всех. Мой отец был страстным женолюбом и содержал большой гарем. Сначала он приглядел Аминет для себя. У него в серале жили несколько старых наложниц, которым он разрешал выходить за пределы дома и высматривать для него красавиц на купании. Вот так на берегу реки Шапсухо одна из них и нашла для него Аминет. После же, натешившись с девушкой, отец заставил меня жениться на ней. Аминет и в самом деле была очень красива, и очень несчастна оттого, что ее повелитель забыл ее и не любит больше. «Волосы у нее по щиколотку, цвета спелых плодов каштана, груди тугие, как нераспустившиеся бутоны белой розы, а каждый сосок – пламенеющая почка, из которой рождается солнце». Так мой отец расписывал мне красоты Аминет. – Сухрай усмехнулся и, покусывая травинку, перевернулся на спину, глядя жгуче-черными глазами в ясно-голубое небо. – У него даже слюна текла из уголков губ, когда он говорил мне о ней. Впрочем, в том он не солгал. Он только не сказал мне, что она уже ждала от него ребенка. И родила вскоре после того, как стала моей женой. Отец же мой в ту зиму умер от чахотки. Так что мальчик теперь считается моим сыном, – он замолчал, и только теперь Мари-Клер, вспомнив, как холодно принял рождение ребенка Сухрай, поняла, почему он поступал так.

– Аминет сказала мне, что покончит с собой, если наша любовь осуществится, – с сожалением заметила Мари-Клер, прислонившись головой к его плечу.

– Она не сделает этого, – равнодушно ответил ей Сухрай, – Аллах не любит тех, кто не может снести испытания жизнью. К тому же она останется жить ради сына, рожденного от того, кого она искренне любила, хотя и не простила и не желает вспоминать.

Издалека, гулко отдающиеся от земли, послышались странные звуки. Приподнявшись, Сухрай прислушался – это были звуки большого количества лошадиных ног, шлепавших по грязи. В тревоге Сухрай вскочил, оправляя одежду, и Мари-Клер быстро последовала его примеру. От края кустов, обрамляющих поляну, Сухрай смотрел вниз по склону. Потом, вернувшись к Мари-Клер, сказал:

– Это они. Хан-Гирей выдал тебя Шамилю. Они едут за тобой. Уходи скорее…

– А ты? – Она схватила его за руку, с тревогой глядя в глаза.

– За меня не бойся, – ответил он спокойно. – У меня слишком большой народ, много воинов, которые нужны Шамилю, но пойдут они только за мной. Меня никто не тронет. Ты же иди вверх, а потом сворачивай через ущелье к монастырю. В обители они не посмеют напасть на тебя, а до того я направлю их по ложному пути – через сожженные рисовые поля. Весной они часто залиты водой и превращаются в трясину. Лошади вязнут в них выше бабки. И пока они будут объезжать их, ты успеешь добраться до монастыря.

Объятие и краткий теплый поцелуй, и вот уже она одна карабкается по поросшим мхом камням, а обернувшись и глядя вниз, она видит десятка два мюридов, посланных Шамилем в погоню за ней, – их посеревшие и принявшие один неразборчивый цвет кони отчетливо вырисовываются на фоне крытых соломой крыш саклей и белой пики минарета в ауле. Она видит, как, выйдя к ним, Сухрай садится на коня, которого ему подвели, и после недолгих переговоров мюриды поворачивают влево, тогда как путь Мари-Клер лежит направо, и вот они уже маячат на краю разоренного экспедицией русских рисового поля, мечутся, желая найти более сухое место, но то поле, указанное им Сухраем, все равномерно залито водой при разливе Шапсухо, бывшем недавно, и все еще пропитано ею насквозь. Даже с большого расстояния слышно, как со звуком пробки лошади вытаскивают утопающие ноги из вязкой грязи, и, пройдя по несколько шагов, тяжело дыша, останавливаются. Так в противоборстве с грязью погоня отстает, и, добравшись до берега реки, Мари-Клер скоро открываются увитые диким плющом и розой каменные стены монастыря – за его воротами она окажется в полной безопасности.

Сзади раздаются винтовочные выстрелы – не исключено, что, направившись ближе к расположению русских, посланные имамом мюриды столкнулись с русским дозором. Но теперь Мари уж невозможно ничего рассмотреть. Несколько мгновений тревога за Сухрая подталкивает ее вернуться назад, но все же намерение в исполнении долга оказывается сильнее, – как и всегда в последние десять лет ее жизни, – и она проскакивает в узкую калитку на выложенный камнями монастырский двор. И уже с высокой монастырской башни видит, что, засев в глубокой старой канаве на самом краю рисового поля, мюриды подтащили к нему порубленные ветки и, отчаянно орудуя кинжалами, делают насыпь вокруг. Количеством также десятка с два казаков выехали к ним из леса, среди них Мари различила несколько грузинских милиционеров, обычно служащих русским в разъездах, – казацкий хорунжий, приблизившись к укреплению, что-то кричал мюридам, предлагая наверняка сдаваться. Тревога сжала сердце Мари-Клер – она знала, что среди черкесов находится и Сухрай, так как он вел их. Она сжала руки на груди, моля, чтоб пуля и русская шашка пощадили его, – впервые за многие годы она просила своего христианского Бога о милосердии к тому, кто не почитал Христа.