Читать книгу "Госпожа камергер - Виктория Дьякова"

– Я не верю, Сухрай, что ты можешь пожертвовать свободой только ради любви! – возразила Мари-Клер, чувствуя сердечный трепет от его признания. – Все время я полагала, что ты не таков…

– Да, я не таков, – кивнул он, еще теснее прижимая Мари к себе, – но и Шамиль ведет мой народ в пропасть. Он уже не верит в Аллаха, он ни во что не верит, он только разыгрывает из себя того, кто послан спасти всех нас. Но пока народ боготворит его, увы, мы все вынуждены ему покоряться… Я заговорил с тобой потому, – продолжал он, – что все, о чем мне рассказал только что Хан-Гирей, он вполне может сейчас повторить и Шамилю. Ты должна без промедления покинуть аул. Я проведу тебя тайным выходом из сакли – через него Шамиль обычно посещает своих жен. А там, по горной дороге, ты доберешься до монастыря. Если уж Хан-Гирей выдал тебя мне, он не остановится на этом. Вполне вероятно, что тебя вот-вот кинутся искать. И пошлют погоню. Я задержу их здесь… – Его пальцы коснулись набухших сосков на ее груди и ласкали их.

Мари-Клер старалась побороть охватывающую ее дрожь сладострастия, но дышала все глубже, все более неровно…

– Мне не хотелось бы отпускать тебя сейчас, – признался он, снова поцеловав ее в шею, – вполне возможно, что никогда больше такой минуты не выпадет нам обоим, да и вряд ли мы свидимся теперь. Но зная Хан-Гирея ничуть не хуже, чем Шамиля, я вынужден торопить себя, и тебя тоже, Карим…

– Хан-Гирей прибыл, чтобы столкнуть тебя с Шамилем, – выговорила она, прильнув головой к его плечу. – Ему поручено в Петербурге заставить тебя принять присягу перед государем императором, и всеми возможностями своими, коварными и подлыми в том числе, он станет добиваться этого. Он хочет вывести тебя из союза с имамом, сыграв на вашем противоречии. Но там, там в подвластии государя, достигнутом путем предательства, для тебя жизни нет, Сухрай, там никто не позволит тебе жить, пока жив сам Шамиль. А потому храни хладнокровие, не поддавайся им, я прошу…

– Я знаю все, я верю тебе, – произнес он, и снова столь необычная для него нежность, пробилась в дрогнувшем голосе кадия. – Не кляни себя, что призналась мне. Тот, кто поступает подло с врагом, так же подло поступит и с лучшим другом. Хан-Гирей предал свой народ, позарившись на блеск русской столичной жизни, его никогда не примут его бывшие соплеменники. К тому же мне известно, что он отравил несколько аулов, желая нанести мне ущерб. Теперь же он снова приполз к нам, чтобы на страдании наших жен и детей творить себе благополучие. Уезжай скорей, Карим. И больше тебе нельзя приезжать в аул.

– Я не могу уехать, Сухрай, – проговорила Мари, подняв голову. – Я не могу уехать оттого, что не могу сейчас расстаться с тобой. – Ее голубые глаза потемнели, все чувство, которое накопилось в ней за прошедшие годы к стоявшему тесно к ней кадию, нахлынуло волной. Ее любовь к нему, неугомонно царапавшая сердце, теперь хлестала и лизала душу ее, как море без устали хлещет и лижет песчаный берег. Она подмывала и опрокидывала все прежние убеждения, и только усилия рассудка сводили на нет ее неустанную работу – так волна всякий раз оказывается отброшенной в далекое море, – но ничто не могло успокоить ее. Мари ощущала, что вот-вот отбросив все – и верность, и долг, и прежнюю свою долгую любовь к Саше, и все мечты о возвращении в Петербург, она сорвется в охватывающее ее новое чувство, как подмытая скала срывается с берега и с гулом погружается в бездну – только радостные волны пляшут и шумят над ее могилой. Так и Мари вполне готова была вырыть могилу самой себе, чтобы, отвергнутая всеми – обществом, прежней жизнью, – без всякой надежды на будущее умереть вот здесь, среди диких гор, только один раз испытав, как он будет любить ее, каждую частичку ее тела, как овладеет ей, а после… А после оставит навсегда. Потому что иного им обоим не дано свыше…

– Карим, я не пожалел бы жизни, чтобы увидеть тебя обнаженной и отданной мне, – проговорил он, и по прорвавшемуся его горячему дыханию она ощутила клокочущий внутри него пожар, – но я могу жертвовать собой, я не могу пожертвовать тобой… Потому ты должна уехать, как бы тяжело не было нам обоим…

– Но есть и еще одна причина, по которой я все же должна остаться в ауле, – наконец она решилась заговорить с ним о том, что волновало ее сейчас намного меньше ее созревшего чувства, но все же не потеряло никак своей значимости, – и расскажи я тебе о ней, ты переменишь свое отношение ко мне. – Мари отстранилась от Сухрая, не решаясь поднять на него глаза. – Но если я не смогу исполнить свое желание, то погибнет очень много людей, и среди них тот… – Она запнулась, не находя слов, чтобы продолжить свою речь. Ну как же ей сказать ему, любящему и любимому безмерно, что существует еще и тот, другой, любимый с юных лет, пусть безответно, пусть горько без меры, и за десять лет разлуки превратившийся почти что в несбывшуюся сказку.

– Тот, который был близок тебе в прежней, русской жизни? – спросил, закончив за нее, Сухрай. И она не могла не различить промелькнувшую холодность его тона, скрывающую ревность.

– Он не был мне близок, – призналась она, – он никогда не любил меня, а любил многих других женщин. Но он единственный сын русского императора Александра и он – сын женщины, которую в своей жизни я вспоминаю только с благоговейной благодарностью. Если он погибнет – княгиня Лиз умрет. Она не переживет его смерти.

– Кто он таков?

– Князь Александр Потемкин. Он командует авангардом в отряде генерала Вельяминова, который движется к Еленчику. Они стоят лагерем на хребте Нако. Желая заставить меня помогать ему, Хан-Гирей обещал провести Казилбека только ему известной тропой, чтобы захватить русских врасплох. Я должна узнать о той тропе и предупредить князя. У меня могла быть совсем иная жизнь в России, – добавила она с печалью, – и она сложилась бы счастливо благодаря княгине Лиз, но я сама испортила свою судьбу. Теперь я должна спасти ее сына…

– Если бы твоя жизнь, Карим, сложилась иначе, – ответил ей после недолгой паузы Сухрай, – ты никогда бы не приехала на реку Шапсухо и мы не встретились бы с тобой. Скажи, ты хотела бы такого?

– Еще вчера я бы сказала – да, – прошептала она, теснее обнимая его за шею, – а теперь – нет. Нет, нет. Я не хотела бы никогда…

– На хребет Нако ведет только одна тайная тропа, – неожиданно сказал ей Сухрай, и Мари-Клер не поверила тому, что услышала это от него. – Можешь не сомневаться, что именно ею пойдет Казилбек нынче вечером, – продолжал он с внешним спокойствием, – она ведет лощиной вдоль реки. Там вся местность поросла почти что непроходимым лесом. И только одна тропа никогда не зарастает, потому что выложена персами на грузинских костях – ее не разглядеть в зарослях, ее надо знать, и она не отмечена ни на одной русской карте. Тропа выводит к хребту Нако со стороны моря. Если русские поставят там заслон, они избегнут удара с тыла. Мы будем атаковать их с фронта и с флангов, – добавил с едва скрываемой иронией. – Тебе нет нужды больше задерживаться в ауле, Карим. – Он снова повторил, гладя ее волосы. – Хан-Гирей не может знать об округе Шапсухо больше, чем знаю о ней я…

– Но почему ты говоришь мне об этом? – потрясенная, она почти утратила силы, и он поддерживал ее, обнимая.