Читать книгу "Роддом или Неотложное состояние. Кадры 48-61 - Татьяна Соломатина"

— Ненавижу!

— Очень рассчитываю на это.

— Ты изменял мне?

— Никогда.

— Дрочил в туалете двадцать лет?

— Узнаю брата Васю.

— Куда мы едем?

— Сперва к тебе, в холостяцкую берлогу, а затем — к Панину в особняк.

— Но я замужем! У меня работа! У меня дочь от Панина… Я могла выйти замуж сто пятьдесят раз. И нарожать кучу детишек! Я могла быть счастлива.

— Ты счастлива?

— Сейчас — да. Но это ничего не значит! Потому что столько всего… И это невозможно! Меня разрывает! И я не знаю, что делать и как…

— То есть — ничего не изменилось за двадцать лет.

Не вопрос. Констатация факта. И снова эта улыбка, которой ей так не хватало.

— Давай так. Как буквально вчера, когда мы утром пили кофе, немного болтали, я попросил тебя запомнить всё в точности, потом поцеловал тебя и уехал на работу. Помнишь?

Этот разговор она никогда и не забывала.

— Ты сказал: что бы ни случилось — мы будем вместе. Но ты всегда говорил. И обманул!

— Не обманывал. … Сказал позже. Когда поцеловал.

— Сказал: не живи моментом, планируй. Но в рамках плана всегда руководствуйся моментом. — Мальцева рассмеялась. — Очень хирургическая тактика, между прочим.

— Ну вот. Что руководит тобою в данный момент?

— Желание тебя убить. Убить за то, что ты погиб. За то, что у тебя были бабы и дети до меня…

— За это ты всегда хотела меня убить.

— Хочу прояснить всю эту дикую чушь со шпионской историей. Хочу понять, почему и как…

— Основной диагноз! Танька! Сосредоточься. Основная тактика момента в применении к конкретике данной неотложной ситуации.

— Я хочу тебя до умопомрачения. До боли внизу живота!

— Вот! Поэтому мы и едем сейчас к тебе. На этом и сосредоточимся.

— Но я резала себе вены! Я же могла по-настоящему…

— Не могла… Он такой театрал, наш прекрасный Аркадий Петрович. Такой мистик в душе. Так что всей этой «дикой шпионской чуши» просто не было места укорениться в его разуме. Но должен же кто-то всегда оказываться в нужное время в нужном месте, не так ли?

— Святогорский? Так он?.. Он знал? Ты следил за мной?! Ты…

— Брось. Я сказал: мы всегда вместе. Я не обманывал.

Они подрулили к её подъезду. Он запарковался на её место. Обошёл машину, открыл дверь, подал руку.

Поднялись молча. Она еле попала ключом в замок. Её трясло.

Зашли.

Он улыбнулся своему портрету. Опустил их сумки на пол. Обнял её.

— Ты знаешь, со сколькими я здесь перетрахалась! Вот прямо здесь! Под твоим портретом! Под портретом мертвеца!

— Детка, я люблю тебя. Оставь анамнез и клинразбор на потом. Давай купируем неотложное состояние. Я двадцать лет ждал этого. Я еле сдерживался в Сан-Франциско. Оплакивать — невыносимо. Но знать, наблюдать и ждать…

Вырваться из могучего захвата не представлялось возможным. Да и не хотелось. Разве что драка — как один из вариантов любовной прелюдии. Очищенная ярость сексуального возбуждения так захватила её, что скорого прихода в сознание ожидать не приходилось… Во всей вселенной существовало сейчас только двое. И оставалось только поблагодарить старых добрых архитекторов за хорошие планировки и старых добрых строителей за мощные звуконепроницаемые стены. Страсть неуправляема. Возрождение страсти — безумно болезненно. Страсть — нелепая дурная роженица, могущая искалечить себя и породить чудовищные плоды.

Если только страстью не управляет умелый акушер по имени Любовь.

— Матвей, я ненавижу тебя! Я сейчас пойду и сожгу твой порт… — обессилено прошептала Танька Мальцева жизнь спустя, перед тем как вырубиться. Как она всегда вырубалась после оргазма с ним. На полуслове.

Он долго гладил её. Затем тихо встал. Укрыл одеялом. Надел джинсы. Вышел на кухню. Поставил кофе на плиту. Достал телефон. Набрал номер.

— Семён Ильич, приветствую! — беззаботно произнёс в трубку Матвей. Как будто виделся с Паниным только вчера или пару-тройку дней назад…

Продолжение следует…