Читать книгу "Лавандовая комната - Нина Георге"

Ну, понятное дело, «откуда», «куда», «зачем», «почему», «сколько лет, сколько зим».

«Какого черта ты не отвечаешь на звонки, книжная твоя душа, сукин сын?» – заорала на меня Сами.

Ну, они все же разыскали меня без особых усилий. Через Макса и, конечно же, мадам Розалетт. Эта, как всегда, в своем шпионском репертуаре. Наверняка под микроскопом изучала все почтовые штемпели на письмах, которые я тебе посылаю, и уже давно запеленговала меня в Санари. Что бы делали друзья и влюбленные во всем мире без консьержек?.. Пропали бы! Может, у нас у каждого своя задача в Великой книге La Vie?[69]Одни предпочитают любить, другие – не спускать с влюбленных любопытных глаз.

Я понимаю, почему я совсем забыл про телефон.

Потому что я слишком долго жил в бумажном мире. И только теперь начинаю осваивать другую жизнь – «здесь и сейчас».

Кунео четыре дня помогал мне на моем строительстве и параллельно пытался научить меня относиться к приготовлению пищи как к любовным утехам. Незабываемые лекции и практические занятия, начинавшиеся на рынке, где ящики с помидорами, фасолью, дынями, фруктами, чесноком, редиской трех сортов, малиной, картофелем, луком нависают над головами покупателей и продавцов, как небоскребы.

В мороженице за детской каруселью мы ели соленое карамельное мороженое. Нежно-солоноватое, горьковато-сладкое, очень сливочное и холодное. Такого потрясающе вкусного мороженого я никогда до этого не пробовал. Теперь я ем его каждый день. (А иногда даже ночью.)

Кунео учил меня видеть руками. Он учил меня определять, с чем как обращаться. Учил пользоваться обонянием, объяснял, как по запаху понять, что с чем сочетается и что из того или иного продукта можно приготовить. Он ставил в мой холодильник чашку с молотым кофе, который впитывает все лишние запахи. Мы жарили с ним рыбу, варили, парили, тушили…

Теперь, если ты когда-нибудь попросишь меня приготовить тебе что-нибудь, я во всеоружии вновь приобретенных знаний и навыков устрою тебе настоящий праздник живота!

Сами подарила мне одну из своих последних истин. Моя мудрая подружка. Она в тот раз в виде исключения не орала, как обычно, а обняла меня, когда я сидел, уставившись на море и считая его цвета, и тихо произнесла на ухо: «А ты знаешь, что между концом и новым началом есть некий промежуточный мир? Это – раненое время, Жан Эгаре. Это – болото, куда стекаются мечты и тревоги и забытые намерения. Тебе в это время будет тяжело. Но ты не должен недооценивать этого переходного периода, этого перехода от расставания к новой жизни. Не торопись. Иногда такие „пороги“ оказываются шире, чем хотелось бы, и их не перешагнуть в один прием».

С тех пор я часто думаю о том, что Сами назвала «раненым временем», «промежуточным миром». Порогом между расставанием и новой жизнью, который надо перешагнуть. И спрашиваю себя: может, я только подошел к своему «порогу»?.. Или преодолеваю его уже двадцать лет?

А тебе знакомо это «раненое время»? Как ты считаешь: муки любви – это как скорбь по умершему? И вообще, можно ли мне задавать тебе подобные вопросы?

Санари – один из немногих городов в нашей стране, где местные улыбаются, когда я рекомендую им немецких авторов. Они гордятся тем, что дали приют и новую родину немецким писателям во время диктатуры. К сожалению, лишь считаные дома немецких эмигрантов сохранились. Шесть или семь. Дом Манна был перестроен. В книжных магазинах редко увидишь их произведения. А ведь здесь жили десятки немецких писателей-эмигрантов. И вот я создаю новый отдел. ММ предоставила мне карт-бланш.

Представь себе, она, кроме того, рекомендовала меня отцам города. Мэр, высокий, седой, коротко стриженный «манекенщик», любит четырнадцатого июля возглавлять парад пожарных машин. Катрин, они показали все, что у них есть, – грузовики, танки, джипы, даже везли на прицепах велосипед и несколько катеров. Грандиозно! Особенно хороши молодые пожарные, замыкавшие шествие, – гордые и невозмутимые. А вот библиотека мэра – это какая-то жалкая аптечка! Одни громкие имена, такие как Камю, Бодлер, Бальзак, все в кожаных переплетах, чтобы посетители думали: «О, Монтескье! О, Пруст! Какая скука!»

Я посоветовал господину бургомистру читать то, что ему хочется читать, а не то, что якобы производит впечатление, и расставлять книги не по цвету обложек, не по алфавиту или жанрам, а группировать их кучками. В одном углу – все об Италии: поваренные книги, детективы Донны Леон[70], романы, альбомы, справочники и литература о Леонардо да Винчи, религиозные трактаты Франциска Ассизского, ну и так далее. В другом углу – все о море, от Хемингуэя до пород акул, от стихотворений о рыбах до рыбных блюд.

Он считает меня умнее, чем я есть на самом деле.

В магазине ММ есть одно местечко, которое я особенно люблю. Рядом со справочной литературой. Спокойное место. Туда лишь изредка наведываются девочки, чтобы тайком посмотреть что-нибудь в энциклопедии, потому что не допросились своих родителей объяснить интересующее их явление: «Ты еще слишком маленькая для таких вещей. Вот когда вырастешь, я тебе объясню». Я лично считаю, что «слишком взрослых вопросов» не бывает; надо просто правильно отвечать на них.

Я сижу на ступеньке лестницы-стремянки, сделав умное лицо, и просто вдыхаю и выдыхаю. И больше ничего.

Из своего укрытия я вижу небо и кусочек моря вдали, которые отражаются в открытой стеклянной двери. Мне все здесь видится прекрасней, мягче, чем на самом деле, хотя это уже почти невозможно. Среди белых, словно составленных из кубиков, городов побережья между Марселем и Тулоном Санари – это последний клочок земли, на котором жизнь продолжается даже после окончания сезона. Конечно, с июня по сентябрь все здесь ориентировано на отдыхающих, и вечером ты не попадешь ни в один ресторан, если заранее не забронировал столик. Но, уезжая, отдыхающие не оставляют после себя пустые дома, в которых гуляет ветер, и осиротевшие супермаркеты. Жизнь не останавливается. Переулки здесь узкие, дома разноцветные и маленькие. Обитатели их живут дружно. Рыбаки ранним утром продают огромных рыб прямо со своих шхун. Этот городок, больше похожий на деревню, своевольный, гордый, вполне мог бы располагаться в Любероне. Но Люберон – это уже Двадцать первый округ Парижа. Санари – город мечты.

Я теперь играю в петанк чуть ли не ночью и не на специальной площадке, а прямо на набережной Вильсона. Там до одиннадцати вечера горят прожекторы. И играют солидные (кто-нибудь скажет: пожилые) мужчины, и лишних слов тут никто не произносит.

Это самое красивое место в Санари. Ты видишь море, город, огни, шары, яхты. Ты в самом центре этого маленького мира, в котором царит покой. Никаких аплодисментов – лишь постукивание шаров, изредка тихое «Аааа!» да еще время от времени – «дзинь!», когда tireur[71](кстати, он же мой новый зубной врач) попадает в цель. Моему отцу бы это все очень понравилось.