Читать книгу "Вечный сдвиг - Елена Макарова"

– А вы не опоздаете на сеанс?

– Нет. Я люблю приходить к развязке. И угадывать, с чего началось.

– Может, вы до фильма отведете меня домой?

– Какой разговор, майн кинд, – всплеснул руками Виктор Исаакович.

– Если мы будем идти не останавливаясь, вы опоздаете только на журнал, – заметил Семен Харитонович. – Чтобы не вышло, как с кенгуру…

– Кенгуру?! Да разве это кенгуру?! Блудливая козочка ваша Хорунжая. А журналы я не переношу органически, особенно «Фитиль», – и Виктор Исаакович запел мелодию «Фитиля», задорную, но в конце с сильным стуком. Семен Харитонович ждал стука, но Виктор Исаакович сдержался. – Чтобы как-то замять скандал с Хорунжей, хоровика отозвали в министерство культуры на повышение, а сверху спустили не музыканта, а чиновника отдела внешних сношений. Так начался последний акт советской трагикомедии, которую я непременно сыграю перед вами в лицах, как только вы прекратите держать меня за плечо. – Семен Харитонович объяснил, что делает это по физической необходимости, и Виктор Исаакович смирился, пусть хоть он держится, раз все и так летит в тартарары. – Теперь это не школа искусств, а бордель. А б… я не терплю, хоть и ценю профессиональную отдачу.

Семен Харитонович слушал скабрезности молча, понимая, что в Викторе Исааковиче говорит обида психически неполноценного, который личное ставит выше общественного.

Виктор Исаакович довел Семена Харитоновича до подъезда серой блочной девятиэтажки. На лавочке сидел пионер, упершись подбородком в набалдашник палки.

– Ты еще дразнить меня вздумал! – вскричал Семен Харитонович, – носишь галстук и позволяешь себе издеваться над ветераном! На этом галстуке кровь наших отцов и дедов!

– Вы бы на Петьку из шестого «б» кричали, – сказал пионер, – это он украл. А я принес.

– Как же ты узнал, где я живу? – Семен Харитонович принял палку из рук хорошего пионера, которого по ошибке принял за плохого.

– Вы выступали в клубе юного бойца и все время этой палкой размахивали.

– Да, есть у меня такая привычка… Когда вспоминаешь войну, волнуешься, ведь все это так и было: тревога, ночью, боевая, все в строй, враг затих, но не дремлет, он здесь, за нашей спиной, – и Семен Харитонович случайно ткнул набалдашником в бок Виктору Исааковичу, – мы отступаем на передовую, и тут Колька Минин как закричит: «Вперед! За Родину, за Сталина!» – он у нас заводила, – и мы несемся в ночи, рвутся мины под ногами… – Семен Харитонович пригнулся, заслоняясь от возможного осколка, – когда рвутся мины, осколки, как бенгальские огни, разлетаются… А Петьке я уши надеру, так ему и передай, – заключил Семен Харитонович, применив прием внезапной перемены темы, отработанный на Хорунжем.

– А я и есть Петька! На-ка, дед, надери уши, догоняй!

– Отважный пионер, – ухмыльнулся Виктор Исаакович вслед убегающему Петьке, – а вы перед ним спектакль разыгрываете, ах, как все это ужасно, ведь они протухли с головы!

– А вы перед кем спектакли ваши закатывали, – рассердился Семен Харитонович, ощутив теперь свою полную независимость от невменяемого члена союза композиторов. – Я бы на вашем месте помолчал. Не надо строить на личных обидах неприглядную картину общей жизни.

В ответ на это Виктор Исаакович приставил к ушам большие пальцы и помахал кистями в воздухе.

– Идите в кино, – возвысил голос Семен Харитонович, и Виктор Исаакович ушел, то ли на вкус вишни, то ли на запах черешни, то ли на цвет граната, а Семен Харитонович буквально рухнул на лавку перед подъездом и ни о чем думать уже не стал – ни о хорошем, ни о плохом, ни о победах, ни о поражениях, – надо уметь отделять случайное от закономерного, и тогда мелкие обиды никогда не вырастут в общее недовольство нашей прекрасной жизнью. Иначе заделаешься психом, как Виктор Исаакович.

Инкогнито

Жду. Звоню. Набираю по привычке свой номер. Москва не отвечает. Почту проверяю. Три раза в день. Хотя приносят один. В гостиницах смотрю в ячейку для ключа – нет ли там записки. Где она? Она должна объявиться. Временами принимаю кого-то за нее. Выходит или хорошо, или нехорошо. Слезы, обиды, ссоры. Из-за ошибки. Сознательной. Иногда от ожидания начинает стучать в висках. Чаще всего в гостиницах. Где тебе предоставлена полная свобода. Свобода инкогнито.

Повалил снег. Большими хлопьями. Доктор Кронберг смотрит в окно. Студенты с факелами и плакатами ходят вокруг местной достопримечательности – церкви одиннадцатого века. Демонстрация организована мэром города в память о Хрустальной ночи.

Мэр города ждет доктора Кронберга в Гранд-Отеле. Крутится-вертится, кивает всем подряд. Доктор Кронберг извиняется за опоздание. Он еле пробился сквозь толпу демонстрантов.

Меню занимает полстола, и в нем – все про гуся. Праздник Святого Мартина. Жили у бабуси два веселых гуся.

Красотка в декольте лениво опускает пальцы на клавиши, на черной полировке – два белых пластиковых гуся с красными клювами. Она играет мягким темным креслам, телам, хорошо одетым и глубоко погруженным в плюшевую мякоть, видны только ноги, головы и бокалы с вином. Пианино, два гуся и красотка. Она играет беззвучно. Чтобы не мешать разговорам и приему пищи.

Сфотографировались. Он, мэр, два гуся и красотка.

Снег поутих. За стеной принимают душ. Слышно, но не видно. В доме напротив жил Стриндберг. Женоненавистник и антисемит. Но гений. Это пугает. Но не так чтобы насмерть. Теперь там другие люди. Ходят в окнах без штор, по пояс. Она – в халате, лет этак пятидесяти, он в чем-то темном, возраст?

Совмещенный санузел. Можно сесть на толчок, поставить ноутбук на колени, писать и писать. На каком из известных нам языков написание этих двух глаголов совпадает? С толчка не виден дом Стриндберга. Кусок черепичной крыши и небо. Когда временно не убивают и не давят, появляется потребность в психологах. На войне не впадают в депрессию и не болеют вирусными заболеваниями. Это он сказал мэру, вместо тоста за святого Мартина. Мэр его не понял. Или понял по-своему. Улыбнулся по-детски, словно бы извиняясь за то, что его страна давно не воевала и не убивала массово.

Жду в метро. Ночь. Последний шанс на пересадку. Куда? Куда-то надо пересесть. С В на А или на С? В этом городе всего три линии. А, В, С.

Стриндберги выключили свет. Дом исчез вместе с черепичной крышей. За стеной – ни звука. Его комната – последняя по коридору. Свобода инкогнито.

Бесшумный лифт. У стойки автомат – чай бесплатно, кофе пять крон. Разумеется, он будет пить чай. Хозяин отеля, тихий гомик в костюме при галстуке, запирает входную дверь, возвращается к стойке – о, мистер Кронберг, для вас факс. – Он уплывает за стойку, выносит белый рулон, перевязанный голубой ленточкой.