Читать книгу "Ночи Клеопатры. Магия любви - Татьяна Вяземская"

Метелл был не только человеком, говорящим правду. Он еще был человеком – одним из немногих! – кому доводилось выслушивать правду от императора.

– Юный Цезарион – вылитый мой божественный дядя, – тихо выговорил он. – Его стоит только показать войскам, и…

Метелл кивнул. Гая Юлия, ныне признанного богом, легионы просто боготворили – вот такой вот невеселый каламбур.

– Его возведут на престол, – тихо и размеренно продолжал Цезарь Октавиан. – Просто потому, что это – сын Цезаря. Как ты думаешь, что он… науправляет? Совсем ребенок, к тому же – выросший в этой варварской стране. Человек, который жил в Риме – сколько? Около двух лет? В младенческом возрасте? Человек, который не знает и не любит наше государство? Разве о таком наследнике мечтал мой божественный отец?

Метелл молчал. Конечно, все, что Гай Октавиан говорит, – абсолютная правда. Но… казнить мальчишку! Которому едва исполнилось семнадцать лет?! И потом, он все же – сын Цезаря…

Но и в самом деле, что тогда будет с Римом? Пускай юный Цезарион пошел полностью в своего отца – не только внешностью, но и умом. Ума для управления государством недостаточно. Его, это государство, нужно любить. Как любил Гай Юлий Цезарь, признанный ныне богом. Как любит этот странный парень, похожий и внешне, и повадками больше на своего приемного отца, чем на родного.

Да, Гай Юлий хочет получить полную власть, но следует отметить, что он и в самом деле знает, что лучше для страны, и хочет этой власти не только для удовлетворения собственных амбиций.

А что касается возраста Цезариона, то сам Гай Юлий, тогда еще Октавий, стал настоящим, а не только на бумаге, наследником божественного Цезаря, когда ему только исполнилось восемнадцать… И Цезарион – не мальчик, а юноша, который может стать настоящей преградой на пути к достижению Гаем Юлием Цезарем Октавианом целей по возвеличиванию Рима.

– Да, мой Цезарь. Ты абсолютно прав. Прикажешь доставить мальчишку сюда и казнить?

Гай Октавиан качнул головой.

– Убей его сам – и тихо. Лишние волнения в народе нам ни к чему. А что касается «держал на руках»… Потомки должны знать, что ребенок родился после того, как мой приемный отец покинул Египет. Понимаешь? После.

– Может быть, намного позже? Скажем, месяцев через десять…

Октавий махнул рукой:

– Не стоит. Во-первых, ребенка видели и в Риме, а, что ни говори, трехлетний малыш здорово отличается от двухлетнего. Во-вторых, не надо унижаться до открытой лжи. Все, что надо, народ додумает и сам.

– А что делать с детьми от Антония?

Губы Цезаря Октавиана скривились, как будто он собирался заплакать:

– Детей отвези в Рим и отдай моей сестре.

– Но следует ли… – осторожно начал Метелл.

– Ты хочешь знать, не больно ли будет моей сестре заниматься детьми, которых от ее мужа родила другая женщина? Думаю, ей больнее будет не знать, что с ними. Видишь ли, Октавия любила Марка Антония. И Октавия – прирожденная мать. Она воспитает из этих детей настоящих римлян.

Клеопатра и Антоний были похоронены в одной гробнице.

Несколько дней спустя к гробнице пришел толстый безбородый мужчина; он не молился, не выполнял никаких ритуалов – просто сидел с закрытыми глазами.

Сперва местные жители специально подходили, чтобы посмотреть на него: в конце концов такую диковинку увидишь не каждый день – чтобы человек вот так просто сел и сидел, не шевелясь, возле чьей-то гробницы.

На второй день какая-то сердобольная женщина принесла ему баклажку с пивом и лепешку. Он не отказывался. И даже поел.

На следующий день ему снова принесли еды. И на следующий. Он ел, но при этом выглядел все хуже и хуже. Тело его, толстое, но тугое, постепенно как-то оседало, обвисало. Щеки, на которых за это время так и не пробилась щетина, приобрели нездоровый серый оттенок.

А на десятый день женщина, которая регулярно приносила толстому еду, обнаружила его мертвым. В пальцах он сжимал золотую монету с отчеканенным профилем недавно умершей царицы. Пытался ли он что-то у кого-то купить прямо перед смертью или его кто-то хотел ограбить? Выяснять никто не стал. А монету вытащить из окоченевших пальцев толстяка так и не смогли, вместе с ней и похоронили.

Цезарион, сын Цезаря и Клеопатры, спустя некоторое время был казнен; его тело еще не успело остыть, как кто-то усомнился в том, что он являлся сыном божественного Юлия.

– Еще бы – не сомневаться, – говорили в народе. – При такой-то мамаше.

– Да у нее знаешь сколько народу перебывало? На ложе-то? Несколько тысяч человек! – кипятился на базаре покупатель с целой корзиной лука.

– Да сколько тысяч? – удивлялся второй, худой и жилистый; он выбирал товар на прилавке рядом, но, услышав знакомую тему, забыл, зачем пришел на базар. – На наших же глазах она с Антонием сошлась. Когда бы успела?

– Так до него еще! – с азартом отвечал третий, одноглазый толстяк. – Она же лет с одиннадцати начала мужиков обслуживать. Там что-то еще такое со старшей сестрой было, не зря Береника покойная приказала сестрицу остричь налысо.

– Точно-точно!

– Ну пускай даже с одиннадцати. Но несколько тысяч…

– А ты не сомневайся! У нее каждый день новый был!

– И что интересно – людям жизни не жаль было!

– А что, верно, что ее любовников потом казнили?

– Верно, верно! Всех до одного!

– Неужели никто не понравился? – удивленно поинтересовался продавец винограда; он приехал в Александрию из провинции, и все толкущиеся рядом покупатели – местные жители – решили немедленно просветить непосвященного.

Они загомонили наперебой:

– Каждую ночь – новый!

– А утром беднягу ждала казнь!

– Говорят, очередь выстраивалась!

– Да, говорят, ее стародавний приятель, евнух один дворцовый, этим занимался.

– Чем – этим?! Он же евнух…

– Да нет, просто подбирал ей новых любовников…

– Да, говорят, она и с евнухом… того…

– Чего – того?! Ты в своем уме?! Он же ничего не может…

– Говорят, евнухи кое-что все же могут…

– Ой, да зачем ей евнух-то?! Когда вокруг полно нормальных мужиков было, и каждый готов…

– Да так уж и каждый!

– Ну, каждый второй…

– Я бы лично не пошел. Жить-то все-таки хочется!

– А может, каждый из этих… надеялся, что сумеет ублажить царицу так, что она его в живых оставит?

– Да и красавица она, конечно, была. На редкость просто.

– Да, к такому возрасту бабы жухнут. А она – ну, прямо как молоденькая. У меня двоюродный брат мужа старшей сестры во дворце прислуживает; говорит, как померла, лежала – красивая такая, как будто прилегла поспать.