Читать книгу "Супервольф - Михаил Ишков"

— Читали?

Я взял газету, отыскал глазами информацию о том, что немцы вступили в Париж, и удрученно кивнул.

— Ваш прогноз оправдался, — сообщил Лаврентий Павлович и ворохом рассыпал на столе фотографии, на одной из которых была запечатлена Эйфелева башня с развевавшимся над нею нацистским флагом. — Что скажете, Вольф Григорьевич?

Я осторожно пожал плечами.

— Что-то не припомню, чтобы я давал такой прогноз.

С горечью комментирую — человек глупеет не тогда, когда он выглядит глупым, а когда полагает себя умным. Я сразу обо всем догадался, но, считая себя несусветным умником, все еще предпочитал хвататься за соломинку случайности, стечения обстоятельств.

— А я припоминаю, что на одном из своих выступлений вы объявили — на Эйфелевой башне будет развиватся флаг со свастикой!

— Это было не более чем догадка, — заволновался я. — Мне повезло. Я понятия не имел о сроках. Будущее дается мне в виде калейдоскопа. Эти картинки никак не привязаны к какому-то определенному периоду.

— Возможно, — согласился нарком. — Но в таком случае как вы объясните факт ваших встреч с Гитлером и прогноз насчет красних флагов над рейхстагом?

— Никак не могу объяснить. Я погрузился в некое невесомое состояние и описал то, что видел. Как я это увидел, объяснить не могу. Я был бы очень рад, если бы серьезные научные работники всерьез занялись мною и попытались проникнуть в тайну этого явления.

— Насчет науки и тех работников, которые, возможно, скоро займутся вами, мы поговорим позже, а пока у меня просба.

Я не нашел ничего лучше, как спросить.

— Так это не арест?

Лаврентий Павлович обрадовано всплеснул руками.

— С какой стати! Если вы полагаете, что здесь собрались кровожадные палачи, вы ошибаетесь и находитесь под воздействием самой нездоровой буржуазной пропаганды. Конечно, ми обязаны стоят на страже интересов пролетариата, и ми стоим, к этому призивает нас партия, но, насколько мне известно, ви что ни на ест пролетарий из пролетариев. У вас хватило сознателности примкнут к борьбе рабочего класса Германии против реакционеров и фашистов. Мы с пониманием отнеслись к вашей попытке выйти из борби. Не каждий способен пожертвовать жизнью во имя пролетарской революции. Насколко мне известно, даже в трудных условиях подполя вы не опустились до измены и подлого двурушничества, так что об аресте пока говорит рано. Пока вам верят, товарищ Мессинг, следовательно, надо потрудиться и крепко потрудиться на благо новой социалистической отчизны. Отсюда вытекает моя просба. Мы просим вас подробно и в деталях описат все встречи, которые состоялись у вас с нинешним главой немецкого государства, вплоть до самых мелчайших подробностей, с перечислением всех лиц, присутствовавших на этих встречах. Не плохо било би изложить свои впечатления от этих встреч, а также соображения, касающиеся личности вождя немецкого народа. Его, так сказат, modus operandi.[60]

— Это не так интересно, как кажется, — попытался отговориться я.

— Возможно, но я прошу. Партия просит. Это не только мой интерес. Понятно?

Я кивнул.

Лаврентий Павлович предупредил.

— Толко одно условие. Писат будете в специально отведенном помещении. Предупреждаю, ни единой строчки в гостинице или в каком-нибудь другом месте. Ни с кем не надо советоваться. Наши специалисты разберутся, что вы хотели сказат. Мы дадим вам помощника, он поможет вам сформулироват свои мисли. Это толковый и образованный товарищ. Если вам потребуется литература, сообщите ему. Дня вам хватит?

— Это слишком мало, товарищ нарком!

— Время не терпит, Мессинг. Хорошо, два дня. Начните завтра, скажем, в десять утра. За вами приедет машина. А теперь, если не возражаете, а познакомлю вас с вашим будущим помощником.

Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел ладный высокий военный, один из тех, кто сопровождал меня в Москву. По-видимому, он был старшим в группе.

Военный представился — капитан госбезопасности Трущев Николай Михайлович. Мы пожали друг другу руки. Трущев показался мне приятным человеком, он не желал мне зла. В его голове по-прежнему царила какая-то, нашпигованная непонятными афоризмами неразбериха. С такой методикой защиты — от абсурда — мне встречаться не приходилось (разве что в самолете). Вайскруфт грузил меня сверхприлипчивым фокстротом и многословными рассуждениями о доходах, которые принесет нам обоим обоюдное сотрудничество. Капитан Трущев действовал проще — он укрывался за нарочито пустыми и бессмысленными для всякого опытного медиума словами «есть», «так точно», «будет исполнено» и прочей абракадабры, однако на этот раз ему не удалось провести меня.

Мы договорились с Николаем Михайловичем, что он заедет за мной не ранее половины десятого утра, и он вышел.

Лаврентий Павлович взял в руки мой пропуск и уже совсем собрался подписать его, однако неожиданно резко отвел руку.

— Послушайте, Мессинг, вы взаправду способны читать чужие мисли?

Я вскочил с места.

— Коммунизмом клянусь, нет!

— Сидите, сидите. Я верю. В таком случае смогли бы вы, например, вийти из этого здания, если я не подпишу вам пропуск?

— Постараюсь, Лаврентий Павлович.

— Постарайтесь, Мессинг, постарайтесь. Это в ваших интересах. Тот, кто сам не может выйти из этого здания, обычно надолго застревает здесь. Вам понятно?

— Более чем.

В сопровождении дежурного офицера я спустился на первый этаж. Здесь офицер жестом указал, чтобы я продолжал движение, а сам остановился на верхней ступени лестницы. Я, не сбавляя шага, двинулся в сторону стоявшего на посту сержанта. По пути собрался с духом, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, затем усилием воли привлек взгляд охранника и дал установку. Без тени смущения вручил ему не подписанный пропуск и направился к двери. Не поворачивая головы, затылком разглядел вытянувшую физиономию дежурного офицера, его остекленившийся взгляд. Офицер машинально дернулся, видно, хотел привести в чувство зазевавшегося постового, однако сумел одномоментно взять себя в руки. Как только я вышел на улицу, он спешно бросился вверх по лестнице.

На улице я перешел на противоположную сторону, обернулся и оглядел нависшее надо мной здание наркомата. В одном из окон ясно различил абрис Лаврентия Павловича.

Я помахал ему рукой. Нарком, чуть помедлил, потом ответил тем же жестом.

* * *

Нельзя сказать, что этот разговор всерьез расстроил меня. Я ожидал чего-нибудь подобного. Наученный Вилли Вайскруфтом, я отдавал себе отчет, что в мире не существует и не может существовать государства, которое не испытывало бы интерес к человеку, имеющего способности к «опознаванию внутренней речи». Этот неуклюжий, новый для меня термин первым высказал Трущев. Находка оказалась удачной — такого рода наукообразие лишало присущую мне природную способность всякой мистической оболочки. Я только позволил себе уточнить — не «опознавание», а «угадывание внутренней речи». Николай Михайлович не стал спорить.