Читать книгу "Суть дела - Вячеслав Пьецух"

– Я пишу о простых обыкновенных людях, – отвечал я, – и для обыкновенных простых людей.

– Вот я и говорю, – настаивал веселый молодой человек, – никому это сейчас не нужно, поскольку обыкновенный дурак ни за что не пожертвует своими кровными денежками, чтобы купить книжку про обыкновенного дурака. Ему подавай что-нибудь забористое, про зверства большевиков, про тайны лубянских подвалов, головорезов с большой дороги, про валютных проституток, которые работают на гэ-бэ! Про это можете?

– Не могу.

– Тогда пожелаю вам всяких благ.

Я не понимаю, с какой такой стати, видимо, меня взяла оторопь, поклонился веселому мальчику и ушел.

Ко всему, в скором времени вчистую разорился мой научно-исследовательский институт, персонал выставили на улицу без выходного пособия, и в наше помещение въехал какой-то банк. Тогда-то я и оказался на пороге новой жизни, которая довела меня до логического конца.

7

Уже страна докатилась до того, что книги можно было издавать за свой счет и о чем угодно, хоть про половые извращения у собак. Прознав об этой головокружительной новелле, я решил, что иного выхода на читателя покуда у меня нет. Я навел справки – оказалось, напечатать книгу объемом в двенадцать авторских листов[23]стоило примерно полторы тысячи американских долларов, которые в то время ходили наравне с отечественным рублем.

У порядочных людей такие деньги тогда не водились, и если бы я не был уверен в том, что моя проза нужна публике, как хлеб насущный, что не прочитать всего, написанного мною, значило обобрать себя и пустить свою жизнь на ветер, я бы не сделал той непростительной глупости, которая сделалась как-то сама собой. Именно, я продал мою комнату на Патриарших прудах за бешеные деньги, которых хватило бы на академическое собрание сочинений и домик где-нибудь в Андалусии, кабы меня жестоко не обманули посредники, я сдуру не купил бы себе подержанный «мерседес», который угнали на другой день после покупки, и не рухнул бы частный банк, где я хранил свой неправедный капитал. В результате у меня на руках задержались как раз полторы тысячи «зеленых», каковые я и снес в издательство «Аллигатор», оказавшись решительно на бобах.

Главное, жить стало негде, а это не шутки – остаться, можно сказать, на старости лет без крыши над головой. На первых порах я приютился у моего национал-специалиста, уехавшего на Псковщину в фольклорную экспедицию, в крошечной квартирке за Курским вокзалом, где ничего не было, кроме холодильника, старой больничной койки, двух стульев и сломанного телевизора, стоявшего на полу. Оттого писал и трапезничал я на подоконнике за неимением хоть какого-нибудь стола, уперевшись взглядом в фабричный брандмауэр, на котором было крупно написано «Не курить!»

Собственно, трапезничать было нечем, вернее сказать, со временем стало нечем, поскольку я выгодно продал свой роскошный костюм, приобретенный с первого гонорара, и поначалу питался сносно, но вскоре мне пришлось перейти исключительно на булку и молоко. Если оперировать старыми деньгами, у меня оставалось рублей двадцать пять на все про все и я положил тратить на себя не больше полтины в день; этого хватало на пачку сигарет «Прима», две французские булки, которые во времена моей молодости стоили семь копеек, и литровый пакет самого дешевого молока.

Долго ли, коротко ли, в издательстве «Аллигатор» вышла моя первая книга, не толстая и не тонкая, в мягкой обложке, пахнувшая почему-то хозяйственным мылом и по обрезу шершавая, как наждак. Счастья не было, разве что я испытывал некую тихую радость, когда, сидючи у окна, держал мое детище на коленях и поглаживал глянцевую обложку, на которой, бог весть с какой стати, была воспроизведена картина Ярошенко, кажется, «Всюду жизнь». Я в несколько приемов перетаскал тираж к Курскому вокзалу, воспользовавшись «абалаковским» рюкзаком моего национал-специалиста, и превратил его квартиру в маленький книжный склад. Впоследствии хозяин выложил мои книги штабелем посредине комнаты, накрыл его столешницей мореного дуба, подобранной где-то на помойке, и у него получился приличный стол.

С месяц примерно я пытался пристроить тираж моего первенца, рассчитывая на высокий процент от продажи и в надежде коренным образом поправить свои дела. Я пол-Москвы обходил, к кому только не обращался, но мою книгу не брали даже на комиссию, отговариваясь тем, что товар, дескать, не из ходовых, места на полках стоят слишком дорого, чтобы ими разбрасываться, автор без имени обречен. Ничего другого не оставалось, как торговать книгами самому.

Сначала я приладился у выхода из станции метро «Арбатская», но меня быстро выжили оттуда какие-то бандиты, тогда я перебрался в подземный переход на Смоленской площади, затесавшись между гадалкой и продавцом посуды из фальшивого хрусталя. Бандиты сюда покуда не добрались, но зато гоняла милиция, от которой, впрочем, можно было откупиться, но меня блюстители порядка никогда не трогали, возможно, из прикровенного сочувствия к обнищавшему интеллигенту, у которого все было написано на лице. Да и одет я уже был довольно жалким манером, хотя и опрятно, как именно что обнищавший интеллигент.

Я так и не сбыл с рук ни одной книги, в частности потому, что совестился зазывать покупателей и расхваливать свой товар. Я молча стоял, прислонившись к стене, рассматривал прохожих и думал о себе, своем месте в русской литературе, вообще о горькой своей судьбе. «Что ни говори, – размышлял я, – права была старуха Шамаханская: дуралей! Ну по всем статьям, со всех сторон дуралей, откуда ни посмотри! Добрые люди, из тех, что в своем уме, женятся, детей воспитывают, занимаются каким-никаким настоящим ремеслом, а ты всю свою жизнь провитал в облаках, думая осчастливить человечество, которому на самом деле ни до чего. Оно и так счастливо уже тем, что его, наконец, оставили в покое разные там Гегели, Марксы, Толстые и никто не мешает ему просто жить, наслаждаясь обыкновенными утехами бытия. Главное, давно минули те деньки, когда художественное было насущно хотя бы для культурного меньшинства…» Потом мне пришло на ум, что сам-то я ни в чем не виноват, что это время такое, таковы мои современники и наша заколдованная страна. А я, в сущности, пятое колесо в телеге, чужестранец, который нечаянно забрел к добрым людям из тьмы минувшего, когда в ходу были совсем иные помыслы и слова. Если, конечно, я только не сумасшедший по более или менее приличному образцу…

Вскоре вернулся из экспедиции мой национал-специалист, привезя с собой невесту, которую он подцепил в Опочке, и мне пришлось съезжать с квартиры положительно в никуда. Во всем огромном городе не было ни единого человека, который пригрел бы меня даже на самое короткое время, ни одной родной души, которой можно было хотя бы поплакаться на судьбу. Я скрепя сердце собрал в сидор[24]свои пожитки и пошел на Курский вокзал, потому что больше некуда было пойти, переночевал в зале ожидания на скамейке, положа сидор под голову, и видел во сне похороны великого Моцарта, на которые никто не явился, даже его жена.