Читать книгу "Девять девяностых - Анна Матвеева"

Бог с ними, а Париж — с нами.

Дельфин так осточертела учеба, что она решила купить себе рабыню — для посещения лекций, конспектирования и письменных работ. Единственное условие — не проговориться папан или маман. Даже Татиане — ни слова. Дельфин будет платить Аде наличными раз в месяц — в кинотеатре столько получал разве что директор.

— Откуда у тебя деньги? — спросила Ада.

— Экономия завтраков, — отшутилась Дельфин.

Учиться в Париже — пусть и не за себя, а за ленивую француженку, да еще и на отделении «Литература» — кто сможет от такого отказаться?

Кто точно не сможет — так это Ада.

Из кинотеатра ее отпускали неохотно. Таких старательных работниц, к тому же без вредных привычек — днем с огнем. Если захочет вернуться, двери будут всегда для нее открыты (в том числе и двери в туалетные кабинки).

Сначала Ада, как всякий нормальный человек, хотела совместить одну работу с другой (Паскаль оставался при любых раскладах — на воскресенье Дельфин не покушалась), но ее новая хозяйка запротестовала.

— Мне надо, чтобы ты полностью выкладывалась. Я должна не просто учиться, я должна быть одной из лучших!

Видимо, родители что-то пообещали в обмен на успехи своей «рыбоньке», как называла ее в минуты нежности Надя. Ада, размышляя об этом, отследила внутри себя самой какую-то странную реакцию. Впервые в жизни ей стало по-настоящему обидно за Аду Морозову, одну из лучших студенток Уральского государственного университета. Никто и никогда не пытался подкупить ее — не сулил полцарства и коня в обмен на приятные родительским сердцам записи в зачетной книжке. Ада училась только для самой себя.

А теперь будет учиться для Дельфин.

Первую неделю они ходили на занятия вместе. Ада и не думала, что так соскучилась по учебе — но как вдохнула книжный аромат, так чуть не прослезилась.

Конечно, преподавали совсем не то и не так, как дома. И само здание — Нантер, «колыбель папиной революции», как язвила Дельфин, ничем не напоминало университет в Екатеринбурге. УрГУ — строгий и величественный храм науки. И цвет у него такой приятный, серый, как у мокрого слона.

Нантер похож на скучное офисное строение.

Студентов каких только нет. Вот разве что русских.

Русские появятся позже. Матрешки, благодарственные письма от «Газпрома», сумки «Луи Виттон», брошенные на пол, как туристические рюкзаки в электричке.

Ада — как динозавр — была раньше.

И скрывала всё, что было в ней русского.

Выдавали акцент, тревожный прищур и скулы.

Учиться оказалось легко. И радостно, что не нужно больше драить чужих туалетов.

На второй неделе Дельфин уже не ездила на занятия. Ада и без нее отлично справлялась, даже забывала иногда, что учится не за себя, а за «рыбоньку».

Татиана заволновалась, как будто на расстоянии почуяла перемены в жизни Ады. Звонила, приезжала, а ее всё нет дома и нет. Оставила записку у консьержки: «Ты где? Срочно перезвони!» Ада позвонила в воскресенье, сказала, что нашла другую работу, потом расскажет. Паскаль не дал им долго разговаривать, для него настали сложные времена — отучались и от соски, и от памперсов сразу.

А фальшивая студентка едва не забыла о встрече с Кириллом Леонидовичем Буркиным, папиным гонцом. В последний момент вспомнила!

Вышла на станции метро «Bir-Hakeim» — и снова, в бессчетный раз замерла от мысли, что она здесь, в Париже. Привыкнуть к этому получилось еще очень нескоро.

Мост Бир-Хаким и сам собой красив, и Башня выглядит отсюда совсем иначе. Рядом — узкий Лебяжий остров и маленькая статуя Свободы.

Первым же человеком, которого Ада увидела под Башней, оказался седой мужчина, соответствующий описанию. В руках он нервно сжимал чемоданчик-«дипломат». И поглядывал на вершину Башни с каким-то, как показалось Аде, осуждением.

— Мы ведь поднимемся, да? — спросил он Аду сразу же после того, как они друг друга признали. — Ты уж, поди, сто раз там была?

Буркин сразу решил, что с Адой можно запросто, на «ты». Раньше ее такие мелочи не смущали (как д’Артаньяна — грубая форма женских рук), но сейчас панибратство покоробило. Более того, Буркин даже на Башню вдруг сумел распространить свое вредное воздействие — впервые в жизни Ада подумала, что она похожа не только на первую букву ее имени или ракету на старте — напоминает еще и пьяницу, писающего на дерево, широко расставив ноги.

В Екатеринбурге Олень жила на первом этаже, с видом на стройку и магазин. Однажды поутру, выглянув в окно, увидела целую шеренгу солдат перед забором — они на нем не писа́ли, они на него пи́сали.

Кирилл Леонидович имел полный рот железных зубов — и, наверное, запросто мог бы перекусить ими проволоку, но вместо этого улыбался и тащил Аду за руку, чтобы купить билет на Башню.

Наверх шустро летели красные коробочки лифтов.

Она, честно сказать, не собиралась никуда с ним подниматься — взять бы деньги, да и уйти обратно, к мосту «Бир-Хаким». Но как это можно было сделать, не обидев Кирилла Леонидовича, совершенно непонятно.

К тому же она поднималась на Башню давно — в октябре, вместе с группой.

И не отказалась бы еще раз посмотреть на Париж с верхней площадки — там, где золотистые телескопы, а люди внизу — мелкие и черные, как шелуха от семечек.

Кирилл Леонидович умело занял очередь, в нем чувствовалась советская «сборка». Непонятно почему Аду это вдруг расстроило.

Она заметила, что под курткой у Буркина — рубашка в клетку, и эта клетка — точь-в-точь как на рубашках игральных карт.

А на пальцах гонца — лиловые цифры 195?..

Кого же ты прислал ко мне, папочка?

Не хочу я с ним никуда. Даже на Башню.

Очередь шла быстро, Ада пыталась вести беседы: как вам Париж, да как там в Екатеринбурге.

Темы благодатные, говори — не хочу.

Вот Буркин и говорил.

Париж ему не нравится, потому что здесь всё дорого и никто не понимает по-русски. Могли бы выучить после всего, что сделала русская эмиграция для Франции.

— Вы хотели сказать, после того, что сделала Франция для русской эмиграции? — не поверила своим ушам Ада (хотя уши были, несомненно, ее — всё такие же, к сожалению, крупные. Олень часто дразнила Аду Буддой).

— Я сказал то, что хотел сказать! — надменно объяснил Леонидович. — Мы облагородили ихнюю породу, понимаешь?

И сплюнул на асфальт. Плевок получился густой, с зеленой серединкой. Ада хотела гордо удалиться, но они уже зашли в ту часть очереди, откуда не выберешься без громких извинений и расталкиваний уважаемой публики.

Она замолчала, и всё время — пока поднимались вверх, на первый, второй и третий уровень, молчала. Думала про забытого архитектора Башни — между прочим, именно Стефан Совестр придумал эти арки, украшения и круглую маковку…