Читать книгу "Кучум - Вячеслав Софронов"

— Скараулю, — роняя на стол кудрявую голову, ответил молодой стрелец, — никуда они от меня не денутся.

Василий дождался, когда все охранники уснули, и встал со своей лавки, шагнул в сторону комнатки, где сегодня были закрыты пленницы.

— Куда ты? — раздался громкий шепот Николки. — Испортишь все дело. Не ходи.

Ермак на ощупь нашел место, где тот лежал, выхватил кинжал и приставил тому к горлу:

— Будешь мешать — останешься тут. Мне не впервой с такими разделываться. Лежи и не рыпайся.

Николка затих и не сказал больше ни слова, понимая, что Василий не шутит. А Ермак добрался до двери, открыл засов и тихонько позвал:

— Анна… Ты здесь? Выйди на улицу.

— Сейчас, — также тихо ответила она, послышался шорох ее платья.

Он, осторожно ступая, выбрался на крыльцо и невольно поднял голову кверху, подивившись обилию звезд на небе. Звездные светлячки мерцали неровным светом, напоминая о чем-то забытом, давнем, навевали легкую грусть. И ему невольно вспомнились глаза Зайлы-Сузге, когда они такой же звездной ночью лежали на берегу, прижимаясь друг к другу, казалось, вокруг них не было ни единого человека, и они принадлежали лишь друг другу. Когда это было…

Скрипнула дверь и Анна все в той же темной накидке вышла и встала перед ним, робко глядя перед собой. Она была невысокого роста, едва доставала ему до плеча, но ее большие глаза, цвет которых трудно было разобрать в темноте, притягивали к себе, манили, кричали о помощи.

— Ты поможешь мне? — напряженно прошептала она — Как? Украсть тебя? Но нас догонят и схватят. За себя я не боюсь, но тебя могут убить.

— У тебя странный голос… Не похоже, что ты служишь нашему царю.

— Я сам царь, — неожиданно для себя ответил Василий и криво усмехнулся, — и никому не служу.

— Я поняла, что ты человек благородных кровей. Это сразу видно. Но помоги мне, умоляю. Я не хочу в монастырь.

— Хорошо. Но сейчас мне нужно ехать в Ливонию. Я дал слово, что буду там, и не могу не сдержать его. Я узнаю, куда тебя везут, а потом вернусь. Вернусь за тобой. Ты веришь мне?

— Верю, конечно, верю. Как тебя зовут? Василий? Красивое имя… — она прижалась к нему и жарко дохнула. Он ощутил запах женского тела, давно забытый им, и притянул ее к себе, поцеловал, приподнял на руки и понес к стогу сена, чернеющему в глубине двора. Она не сопротивлялась, хотя вся дрожала, как человек долго пробывший в холоде. На крыльце осталась ее черная накидка с разорванными завязками.

Утром Курлятьев, поднявшийся первым, глянул на дружно храпевших стрельцов и кинулся к комнатке, где были закрыты пленницы, приоткрыл порывисто дверь и, лишь убедившись, что они на месте, облегченно вздохнул.

К середине следующего дня они въехали в город Суздаль, и Ермак поразился обилию церквей, которых было ничуть не меньше, чем в Москве. Возле ворот Покровского монастыря возок и стрельцы свернули под арку высоких ворот, а Ермак со спутниками, не останавливаясь, проехали дальше Монастырские ворота открылись — и возок скрылся внутри.

САГЫШ[4]

Прошло почти два года, но не было никаких известий от сыновей Амар-хана и ушедшего вместе с ними князя Сейдяка. Зайла-Сузге заметно постарела, многочисленные морщинки прорезали ее красивое лицо. Лишь черные глаза горели надеждой увидеть сына, дождаться его возвращения.

Амар-хан не менее ее переживал за сыновей, но не показывал вида и даже пытался улыбаться, когда заходил на половину Зайлы-Сузге. В отличие от многих бухарских визирей он не заводил себе наложниц, не брал новых жен. Если бы кто спросил Зайлу-Сузге, кем она доводится старому Амар-хану — женой, наложницей, то она не нашла бы, что ответить. Просто жила в одном доме с ним. Он любил слушать ее рассказы о Сибири и часто расспрашивал, чем там занимаются люди, какие у них жилища, что за реки, леса. Зайла-Сузге вначале стеснялась рассказывать о Едигире, но однажды, когда на душе было особенно тяжело и по-прежнему не было никаких вестей о сыне, призналась старому хану, от кого у нее родился Сейдяк. Тот долго молчал, а потом задумчиво проговорил:

— Мне почему-то кажется, что такой человек, как Едигир, не мог быть убит, а тем более умереть от болезни. У него слишком сильная натура. И мне думается, мы еще услышим о нем.

— А что скажет хан о правах моего сына на Сибирское царство?

— Одних прав мало. Нужны воины, которые бы силой оружия подкрепили те права. Хан Кучум не вечен, а Сейдяк молод. Времена могут измениться — и тогда твой сын сможет занять Кашлык, вернуть себе земли, принадлежащие его роду.

— Но у Кучума, моего брата, есть сыновья. Они не отдадут его наследие без борьбы, а мне бы так не хотелось, чтоб вновь проливалась кровь…

— Сыновья хана Кучума — не сам Кучум. Они могут перессориться из-за наследства, а такое часто случается. Вот тогда у Сейдяка будет больше шансов.

— Но есть еще Мухамед-Кул, сын несчастного Ахмед-Гирея. И у него есть права на Сибирское ханство.

— Важно, кого поддержит хан Бухары. Мне не раз приходилось слышать, что Абдулла-хан не очень жалует Кучума за редкие посылки к его двору подарков. Кучум забыл, кто дал ему деньги для похода, нанял нукеров. Но ему быстро напомнят о том, послав в Кашлык человека с острым кинжалом.

— Неужели может и до этого дойти? — всплеснула руками Зайла-Сузге. — Бедный брат!

— Не нужно печалиться раньше времени, а то еще накликаешь беду. Абдулла-хан слишком занят борьбой с соседними государями и редко вспоминает о Кучуме. Правда, если кто-то станет чаще напоминать ему о нем, то дело может принять иной оборот.

— Нет, пусть все идет как идет, — прикоснулась к его плечу Зайла-Сузге, — не надо торопить события. Я и так видела слишком много крови.

— Сейчас главное — дождаться наших детей, — вздохнул Амар-хан и глянул в узкое оконце, — ведь кто-то из них должен вернуться.

Началось третье по счету лето после отбытия их сыновей с караваном купцов и паломников, когда они, наконец, получили весточку, что караван возвращается и через несколько дней прибудет в Бухару. В доме все пришло в движение, ожило, как после долгой спячки. Стелились новые ковры, нанятые художники обновляли роспись на стенах, во дворе разложили дрова для праздничного плова, над которыми весело поблескивал начищенными медными боками огромный казан.

Наконец, уже под вечер раздался стук в ворота, Амархан едва сдержался, чтоб усидеть в своих покоях, а не броситься, подобно простому слуге, открывать ворота. Зайла-Сузге стояла рядом с ним и не могла унять подрагивающие руки.

Первым в отцовские покои ворвался младший Сафар, повзрослевший за время отсутствия, с густой черной бородкой, бывшей ему очень к лицу, со сверкающими радостью глазами. Широко раскинув руки, он бросился к Амар-хану, обнял его.