Читать книгу "По дороге к концу - Герард Реве"

— А его кожа, — проговорил я будто в трансе, — кажется загорелой, даже если ее не касался лучик солнца, сильной и жесткой, как у взрослого мужчины, но, когда трогаешь, чувствуется, что она все еще мальчишеская, мягкая и прохладная, как замша. Так или нет?

Да, так оно и было.

— Вот видишь.

А «писюн» Мальчика — исходя из того, что «Герард» неоднократно употребил именно это возмутительное, неслыханное слово вместо «члена», «его штуки» или «его рукоятки», мне больше не требовалось дальнейших доказательств того, что его интимная жизнь никогда не была и не станет ничем иным, кроме животной охоты за механическим удовольствием, — но его «писюн» был совершенно невероятным, внушающим страх и почтение.

— Вот как? А он такой чуть склоненный и все еще по-детски наивный, несмотря на его величину? Или он жестокий и равнодушный?

Хм, трудно было выразить.

— Но он ведь не похож на гриб?

Нет, нет, об этом и речи быть не может.

Этот образ, который я создал себе сам, так возбудил меня, что мне стало нелегко расспрашивать дальше, я почти горел от желания, причем страсть моя имела не так много общего с телесной оболочкой, сколько с сильной тоской или с бессловесным благочестием.

У каждой медали две стороны, и теперь, даже не спрашивая, мне приходилось выслушивать то, что меня не интересовало, но что очень беспокоило Н.: их половые сближения не соответствовали желаемому. Даже когда они оставались в постели часами и Н. старался изо всех сил, последние полгода нашему храброму, красивому и восхитительному Воздушному Ангелу все реже удавалось хотя бы раз достигнуть насыщения. Принимая во внимание, что Н. не считал себя в праве фонтанировать счастьем в одиночестве, в то время как Франс — так звали мальчика — не мог кончить, то их совместное пребывание в последнее время было разочаровывающим, с натянутыми разговорами, скукой и смутной, неявной злобой. Отчего так вышло, Н. не знал.

— А что ты говоришь ему в постели, когда ты ему дрочишь? — спросил я деловым тоном.

— А? Ну, конечно, ничего.

— То есть ты совсем не разговариваешь с ним, ты не рассказываешь ему разных историй? — тут я еще кое-что вспомнил. — А вечером, когда темно, ты свет выключаешь?

— Да, конечно, в комнате должно быть темно, — убежденно ответил Н.

— Так. Ну, я должен был это предвидеть, — сказал я. И подумал: «Что за Отсталый мудак». — То есть, ты не рассказываешь ему о мальчиках, которых он пытает или позволяет истязать другим? — спросил я.

Решающее слово до него так и не дошло:

— Что?

— Пытать, — сказал я нетерпеливо. — Подвергать пыткам с большой жестокостью, главным образом в качестве штрафа за содеянное или, в конце концов, чтобы вырвать признание.

Теперь он понял, о чем речь, но все еще не мог уловить связи или пользы предмета для его ситуации.

— Очень может быть, что тебе это поможет, — продолжил я, — но я ничего не обещаю. Сам принцип довольно простой, но нужно знать кое-какие основы, чтобы им пользоваться.

Я начал объяснять ему, что в первую очередь надо попробовать разузнать, какой тип мужчин или мальчиков нравится его воздушному принцу.

— Вырежи несколько фотографий. Покажи ему несколько книжек по биологии и храни то, что ты обнаружил, в своем сердце. Начни как-нибудь, как бы случайно, разговор о рабстве, тюремном заключении, покорении, наказании и боли.

Я попытался объяснить ему, что у каждого дитя человеческого есть своя мечта о Власти, Любви и Страдании, иногда очень глубоко спрятанная, а иногда немедленно доступная для игр.

— А если ты знаешь, кто ему больше всех нравится, то тебе остается узнать, как ему нравится пытать. Может быть и так, что это должен делать кто-нибудь другой. А может быть и так, — добавил я для полноты картины, — что он хочет, чтобы мучили его, хочет сделать свой предмет желания господином и карателем и молить его быть беспощадным. И такое случается, знаешь ли. Я читал об этом в одной научной книге, очень трудная книга, написанная врачами, а они все знают о таких вот людях.

Н., казалось, все еще не видел ничего подозрительного в моих упражнениях в языке слабоумных.

— Но смотри, — продолжал я, — нужно чтобы все было хорошо преподнесено, будто ты сам все это видишь. Ты должен все продумать до мелочей — сколько этому мальчику лет, где он работает, может, он крадет мопеды или занимается кражами со взломом, может, он хвастун, который ужасно боится ремня, а, может, очень стеснительный мальчик, который как раз-таки не боится, а выдерживает все молча, не зовет сразу мамочку и не хнычет. И подумай о том, что ты должен знать, какая на нем одежда, особенно обрати внимание на брюки, на материю и все такое. Принимают-то всегда по одежке.

Н. кивнул, лицо его было напряжено непривычно глубокими мыслями, ведь ему приходилось думать о разных вещах одновременно.

— Повтори, пожалуйста, все это еще раз, — попросил он. — То есть, я должен начать говорить о том мальчике, который к нему пришел и которого он должен бить?

— Можно, конечно, и так, но необязательно, — ответил я, начиная потихоньку уставать. — Можно и по-другому.

Я искал слов для краткого обзора основ таинства:

— Он красивый и крутой, ты обожествляешь его, и ты его раб, — начал я заново. — Потому ты приводишь в полное его распоряжение другого мальчика, который должен ему подчиниться. Но ты этого не знаешь. Я имею в виду, ты не знаешь, хочет ли он быть рабом этого мальчика, которого ты приведешь, особенно, если тот очень большой и сильный блондин, или он хочет быть подчиненным и избитым и лежать у его ног, в таком случае, ты не должен этому желанию сопротивляться. Я не знаю, что сработает в твоем случае, как бы поточнее сказать: направление рабства еще скрыто, этот цветок мучений еще должен распуститься, только потом таинство обнаружит себя. Ё-мое, — я вздохнул. — Ну да, начни с того, что ты его обожаешь и проси у него разрешения пойти поискать для него мальчика, пригласить его, заманить, потому что ты влеком только одним желанием, а именно: чтобы он мог подчинить, допросить, наказать и овладеть как можно большим количеством мальчиков. Просто потому, что ты его любишь, вот и все.

Н. решил, что он знает теперь достаточно, но я в этом сомневался, понял ли он все; да, я даже потерял надежду на то, что какое-нибудь человеческое дитя поймет хоть что-нибудь из моих ревистских Сказок Дядюшки Осла.

Мы оделись и обменялись — по моей просьбе — точными именами и адресами. Я расспрашивал его до тех пор, пока не добился названия его фирмы.

— У тебя есть машина? — спросил я.

Личной машины у него не было, но довольно часто у него была машина в распоряжении.

— И в течение недели?

Да, и в рабочие дни. Иногда, если их бесконечные трепыханья вовсе утомляли, они катались на машине, заезжали в ближайший лес или на дюны, чтобы попить чайку.