Читать книгу "Песня цветов аконита - Светлана Дильдина"

Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, — я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»

К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось — учиться.

Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею — спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен — и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.

Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал — так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог — положил туда, откуда Хиани взял.

Йири, получив весть, качнул головой:

— Да… Он так и хотел. Такие не ждут…

и долго после был тихим совсем, даже против обычного.

…Голос, нет, голосок, детским казался — плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно — тихая ночь. Певичка — на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.

Листья на землю летят,

Года как не бывало,

Тихо, и дремлет земля

В ожидании снега…

Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег — самое обычное дело?

— Эй! — позвал Йири из своей беседки. — Иди сюда.

Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается — с ночью сливалась.

— А северные песни знаешь?

— Нет, господин.

— Выучи.

Она растерялась:

— Как скоро, господин?

— Скоро… Не бойся, невозможного не потребую — но скоро. Жизнь может в любой миг оборваться — не стоит тянуть.

Заметил, что она испугалась. Да… теперь каждое его слово может быть истолковано так.

— Спой еще. Все равно что.

Она снова взялась за ахи — и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.

Лунная роща — птицы запели,

С веток слетая,

Крыльями плещут в ручье —

Месяц на убыль идет…

Голос посветлел, когда она запела следующую песню:

Пусть одинока тропа —

Слива цветет, как будто я дома,

Солнце прищурило глаз —

Облачко мимо прошло…

…В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга, непонятно почему, все вертелся в комнате. В довершение он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.

— Да что с тобой?

— Почему тебе повезло, а мне — нет? — голос казался ломким от злой обиды. — Я тоже надеялся на лучшее… а кончилось вот этим! — он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок — звон отдавался болью. — Если бы я стал хоть старшим слугой… если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале… ах, тебе твердят, что ты лучший! Неужели сам в это веришь?!

— Считаешь, мне повезло? — Йири говорил медленно и с места не двинулся. Хотя то, что происходило, было неслыханно.

— Ты — мой ровесник, такой же, как я, но я обязан стелиться перед тобой, а меня могут убить по одному твоему слову! Ну, так скажи его!

— Зачем?

Голос звенел слезами:

— Чтобы никто не посмел говорить с тобой так, сказать тебе то же, что и я!

— А что ты такого сказал? Ты прав.

Тот недоверчиво замер. Йири смотрел на него, опираясь на локоть. Потом отвернулся, погладил узор на подушке — голубые и белые длиннохвостые птицы. Слуга переминался с ноги на ногу — боевой пыл его покинул.

— Да, мне повезло. Но поверь — не надо тебе такого. Завидовать просто. Трудно тебе здесь — уезжай. Я разрешаю. Попробуй быть счастлив, и… не приходи ко мне больше, если останешься.

Он жил, как жил, не позволяя интригам касаться тени своей. Тех, кто к нему приходил со словами дружбы, выслушивал холодно. Понимал: к мальчишке, не имевшему даже права на будущее, никто бы не подошел — и то было правильно. Однако сейчас — могли. Но хотели лишь пользы для себя. Окажись он снова внизу — кто вспомнил бы его имя? Разве что те, кто боялся бы, что Йири утянет их за собой.

Он по-прежнему рисовал, и все дальше отходил от принятых стилей — словно в противовес тому, что в остальном не мог и не хотел отойти от канона. Однажды на рисунке возникло лицо. Впервые — полностью. Обычно если он и рисовал людей, то со спины или крошечные фигурки, прикрытые ветвями или затерянные в горах. Это лицо возникало из сплетения линий — зеленых и голубых, и принадлежало скорее оборотню, нежели человеку. Холодный взгляд глубоких и темных глаз не отрывался от глаз смотрящего на рисунок.

— Отвратительно, — сказал художник Весенний Ливень. — Искусство живописи должно пробуждать в душах свет.

Один из придворных пожелал взять рисунок себе — Йири не возражал. Он вообще не дорожил тем, что вышло из-под его кисти. Странное лицо видели многие — после этого любители живописи заговорили об Йири всерьез. Кто-то пошутил, что скоро он сможет обзавестись собственными учениками.

Ответ показался неоправданно ледяным:

— Чему же мне их учить? И как? Я знаю только один путь.

* * *

Ханари направлялся в Ай-Ташина проведать брата и передать приказы и письма начальнику воинской школы. Поехать захотел сам — воздух Островка не давал дышать, лица придворных и слуг вызывали досаду и раздражение. Впрочем, досаду сейчас вызывало все, даже сама жизнь.

Ночная стоянка ничем не отличалась от множества подобных. Костер, стены шатра, негромкие разговоры и крики ночных птиц — особенно пронзительные, когда хочется отдохнуть. Но утро отличалось от прочих. Для Ханари оно началось с встревоженного шепота за стеной шатра, с чьего-то отдаленного сердитого голоса. Еще сонный и поэтому сердитый, он вышел наружу. Розоватое небо — погода будет ясной.

— Господин… — перед ним согнулись, чуть не земли головами касаясь.

— В чем дело?

Страшного не случилось — скорее, досадное. Двух коней увели — гнедого иноходца, йатта, и вороного, любимого коня Ханари. Воры, похоже, отряд поджидали — а в лошадях хорошо разбирались, взяли самых ценных, и ни один конь не заржал.

— Отлично! — вырвалось у Ханари, наполовину гневное, наполовину восхищенное. Все же не мог он не оценить мастерство, хоть и воровское. А потом повернулся к виновному, которого уже приволокли — или сам пришел, думая хоть этим господина умилостивить? Парнишка, за конями следивший, просто заснул. Воры этим немедля воспользовались. Провинившийся и слова толком сказать не мог — знал, что виноват. Жалкими оправдания выходили. Надеялся, что простят — вина, конечно, немалая, но и не самая страшная. Заснул по-дурацки — так ведь не воин на посту. Не воин. Тем паче нет в нем крови Высоких домов — та и в младенце скажется, не позволит забыть о достоинстве. А этот… Съежился на земле, словно меньше букашки хотел стать, в траве затеряться.