Читать книгу "Все так - Елена Стяжкина"

«Это ты дура, если хочешь знать, – обиделся Руслан. – Мы десять дней имитировали…»

«Оргазм?» – ахнула Марина.

«Бритье. Щеки, подбородок, подносица, шея, виски… Ну?»

6 сентября, ночь

Марина читала не только телефон Руслана, но и его паспорт.

Руслан пересекал границу во Франции. И потом еще одну. В Израиле.

«Не думай о славе. В ней нет ничего трагического, кроме скуки», – сказал мне Руслан однажды. Ни с того ни с сего. По пьяному, конечно, делу.

6 сентября, раннее утро

Слава с большой, слава с маленькой…

«Я так рассчитывал на нее. Я думал, что она и есть жизнь», – сказал мне тогда Руслан.

И я его неправильно поняла. Вообще никак не поняла, если честно.

* * *

Если не врать, то я пишу не дневник, а сценарий.

Сценарий полнометражного документального фильма, в котором у каждого из моих людей есть своя правда и своя роль.

Я знаю, что всякая статика убийственна для кино. Я знаю, что нужно менять планы и ракурсы. Я знаю, что крупно будут видны морщины, прожилки, прыщи и капли пота. Никто не выглядит привлекательно, если брать очень крупный план и не брать гримера. Еще я знаю, что время от времени камера должна отворачиваться. Наш мастер говорил: «Отворачиваться, как стыдливая девушка».

«Дайте зрителю моргнуть! – кричал он. – Кино – не пытка. Пусть он моргает и дышит… ваш зритель…»

Мой зритель – Сережа. И он все время моргает и дышит. Еще храпит, чавкает, грызет ногти и смотрит футбол с пивом.

6 сентября, утро

Я еду в Одессу.

Слава написала, что ей удобно встретиться со мной там.

7 сентября

Хватит. Мне не интересно. Утром я варю детям кашу. У меня трое детей. И все они хотят есть. Я выношу мусор, мою посуду. Три и даже четыре раза в день я мою посуду, потому что мой муж любит чистые раковины. Я экономлю воду, но все равно мою посуду. Я хожу в магазин сама, потому что он считает, что ходить в магазин – это женское дело. Он считает, что все продукты должны быть свежими. Поэтому я хожу на рынок. Еще я все время боюсь, что не вернусь домой. Тогда кто будет варить моим детям кашу? Пушкин? Или снова ты?

Я устала от тебя. Мне уже не интересно. Мы тебе ничего не должны. Ты мне ничего не должна. Мой муж сказал, что ты сама все это выбрала. Тогда почему я должна за это отвечать? Я устала, мне жарко. Я люблю зиму. Надо было прожить сто лет в пустыне, чтобы понять: я люблю зиму. Но тебя это не касается.

Я хотела послать тебя грубо и по почте. Но мой муж сказал, что надо ехать. Он тоже еврей. Мы все время знаем, что надо ехать, но не знаем куда.

Не надо изображать жертву. Ты еще заплачь, это будет смешно.

Я все время придумывала себе жизнь. Мой муж сказал, что это совершенно понятно. Если у тебя ничего нет, ты стараешься придумать себе жизнь. Я ему сказала, что у Толстого все было, а он сказал, что не уверен.

Зачем ты втягиваешь меня в это? Что я должна делать? Плакать, кричать и каяться? Вот официантка, у нее на ноге пластырь. Тебе ее жалко? Нет. Ты даже не видишь, что она тут ходит. Ты будешь каяться за то, что не увидела пластырь на ее ноге?

Мы не убиваемся по незнакомым людям.

Я не люблю острова. Я врала тебе. Я всем вам врала. Когда ты уезжаешь, нужно, чтобы все оставшиеся чувствовали себя в жопе. Иначе какой смысл уезжать? Мой муж сказал мне, что имеет значение вектор. Если ты уезжаешь не от, а на… на родину, например, тогда ты можешь жить. Тогда за тобой закрываются двери.

А если ты бежишь, они просто шлепают туда-сюда. Они все время открыты. Он сказал: «Если бежишь, ты уже соляной столб».

Соляной столб, а не героиня. Ты же хотела быть героиней? Признайся. И сейчас хочешь. Тебе нравится бежать и оглядываться назад, потому что когда-то у тебя был шанс, а потом ты просто просирала свою жизнь. Ума тебе выдали много, и надо же как-то объяснять, да?

Мой муж сказал, что это последнее дело – заполнять свою жизнь чужими грехами. Мне не в чем каяться, понимаешь? Ты выбрала это, я выбрала другое. Всё. Вопрос закрыт. Десять лет назад я была такой же дурой, как ты. Но мой муж сказал мне, что теперь я буду умной.

У нас нет для тебя денег. И я не буду вписывать никого в свое завещание. Надо уметь останавливаться. Особенно в безумии.

Когда Руслан приехал ко мне, он сказал: «Слава, на фига ты так гонишь?» А я сказала ему: «Ну, вам же это нравится. У вас же рефлекс спасателя. Вы же любите ходить с голым задом и помогать детям Африки…»

Он сказал мне, что я толстая сволочь. И мой муж, он тоже мне так сказал. Мы уже были знакомы тогда.

Я перестала тебе писать. А ты – нет. Ну? В чем я не права?

Иметь шалую мать-подружку-предательницу с экзотическими причудами где-то очень за границей – вам же всем это нравилось. Ну не я ли была темой номер один, когда вам не о чем было поговорить? Ну?

И я не плачу в подушку. Я очень занята для того, чтобы плакать в подушку. Миллионы людей не воспитывают своих детей и ничего при этом не чувствуют. Многие из них считаются не просто приличными – они считаются талантливыми, продвинутыми и авторитетными. И Нобелевские лауреаты среди них тоже есть.

Вы мне надоели. Мой муж сказал, что вы мне давно должны были надоесть. Он удивлен, что я так долго терпела приписанный мне статус подлючьего фокусника.

8 сентября

– Она хоть страшная как моя жизнь? – спросила Люся-олигарх.

– И Гвидо тоже никакого не было? – спросила Инна, отложив на время свадьбы подъем регионов.

– А Руслан ее наверняка тогда трахнул, – вздохнула Марина. – Тварища.

* * *

Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь квалифицированно объяснил мне, что Слава не права. Мне бы хотелось, чтобы ее тронную речь кто-нибудь добрый и умный разобрал на тезисы и свел к нулю. Мне бы хотелось, чтобы во рту не было этого кислого привкуса.

Мне бы хотелось закрыть двери. Забить их наглухо и уйти.

И еще мне бы хотелось с ней помириться.

С ней. Со Славой.

* * *

– Я грустный, – говорит Миша. – Я очень грустный. Мне детей жалко. Особенно всех.

* * *

А Тома не приезжала осуждать Славу. Они лично не знакомы, и вообще. Тома – философ, специалист по концепциям апокалипсиса в домодерной Европе. Она хорошо разбирается в концах света. Поэтому риелтор. Она говорит, что дом – это первое и последнее убежище человека. Она говорит, что еще есть кровь. И кровь – такая же архаика, как и дом. Но дом, кажется, старше, важнее и архетипичнее. Даже если этот дом просто пещера или, например, квартира.

Я потом додумаю эту мысль, а пока удивляюсь. Тома сидит у нас на кухне и больше не седая. И не принципиальная.