Читать книгу "Пелагия и красный петух - Борис Акунин"

Снаружи дом Салаха смотрелся неважно:облупленные стены, прямо у ворот мусор и отбросы, поэтому Полина Андреевнаприготовилась увидеть тягостное зрелище бедности и запустения. Однако гостьюждал сюрприз.

Дом представлял собой замкнутое прямоугольноепространство с открытым двором посередине. Внутренние стены строения сиялибелизной, а посередине двора, под балдахином, возвышался весьма уютный помост,накрытый ковром.

Пелагии вспомнилось суждение, прочитанное вкниге одного путешественника: азиатское жилище, в отличие от европейского,заботится не о внешней видимости, а о внутреннем удобстве. Именно поэтомувосточные люди так флегматичны и нелюбознательны – мир их обитания заключен встены собственного дома. Европейцам же, наоборот, под своим кровом неуютно, вотони и бродят по всему свету, исследуя и завоевывая дальние земли.

А ведь азиатский путь правильней, вдругподумалось Полине Андреевне, с наслаждением опустившейся на мягкие подушки.Если жизнь – поиск себя, то зачем тащиться на край света? Сиди себе дома, пейкофе с медовыми лепешками и созерцай свой внутренний мир.

Толстая женщина с довольно заметными усикамипоставила на ковер вазу с засахаренными фруктами, разлила кофе.

Салах перемолвился с ней несколькими фразамипо-арабски, потом представил:

– Фатима. Жена.

На помост Фатима не поднялась – опустиласьрядом на корточки с кофейником в руках и, всякий раз, когда гостья хоть на мигопускала чашку, подливала еще.

Потратив минут пять на этикет (красивый дом,чудесный кофе, милая супруга), Пелагия объявила о цели визита: нужно съездить вМегиддо. Сколько это будет стоить?

– Нисколько, – ответил хозяин, покачавголовой.

– Как так?

– Я не сумасшедший. Никакие деньги не еду.

– Двадцать пять рублей, – сказала ПолинаАндреевна.

– Нет.

– Пятьдесят!

– Хоть тысяча! – сердито всплеснул рукамиСалах. – Не еду!

– Но почему?

Он стал разгибать пальцы:

– Болотная лихорадка. Раз. Разбойники-бедуины.Два. Разбойники-черкесы. Три. Не еду ни за сколько.

Сказано было не для того, чтобы поднять цену,а окончательно – монахиня сразу это поняла.

Выходит, время пропало зря!

Раздосадованная Пелагия отставила чашку,

– А хвастался: отвезу, куда пожелаешь.

– Куда пожелаешь, но не туда, – отрезал Салах.

Видя, что гостья больше не притрагивается ккофе, Фатима о чем-то спросила мужа. Тот ответил – должно быть, объяснил, в чемдело.

– Значит, опять наврал, – горькоконстатировала Полина Андреевна. – Как мне тогда про русскую жену, аамериканцам про американскую.

– Кто наврал? Я наврал? Салах никогда ненаврал! – возмутился палестинец. Хлопнул в ладоши, закричал:

– Маруся! Аннабел!

Из двери, ведущей вглубь дома, выглянулаженщина, одетая по-восточному, но с таким румяным, курносым лицом, что не моглобыть никаких сомнений в ее национальности. Волосы женщины были повязаныарабским платком, однако не на подбородке, как это делают туземки, а назатылке, по-крестьянски.

Отряхивая перепачканные мукой руки, славянкавопросительно уставилась на Салаха.

– Сюда иди! – приказал он и заорал еще громче.– Аннабел!

Когда отклика не последовало, поднялся на ногии скрылся в доме.

Изнутри донеслись его призывы:

– Honey! Darling! Come out! [17]

– Вы в самом деле русская? – спросила ПолинаАндреевна.

Круглолицая женщина кивнула, подходя ближе.

– Вы – Наташа, да? Ваш супруг мне рассказывал.

– Не, я Маруся, – протянула соотечественницагустым голосом. – А «наташками» тутошние мужики всех наших баб зовут. Так ужповелось.

– Разве здесь много русских женщин?

– Полным-полно, – сообщила Маруся, беря сподноса цукат и отправляя его в полногубый рот. – Которые из баб-богомолицпомозговитей, не желают в Расею воротаться. Чего там хорошего-то? Горбать, каклошадь. Мужик пьет. Зимой нахолодуешься. А тут благодать. Тепло, свободно,плоды-ягоды всякие. Ну а кому свезет мужа найти, вовсе рай. Арап, он водки нежрет, ласковый, опять же не в одиночку с ним управляться. Когда баб три иличетыре, много легше. Так, Фатимушка?

Она затараторила по-арабски, переводясказанное.

Фатима кивнула. Налила себе и Марусе кофе, обеприсели на край помоста.

Из дома все доносились англоязычные призывы.

Маруся покачала головой:

– Не выйдет Анька. Она об это время книжкупишет.

– Что-что? – моргнула Пелагия. – Какую книжку?

– Про бабскую жизнь. Она для того и замужвышла. Говорит, поживу годик с арапским мужиком, а после книжку напишу, какойеще не бывало. Название у книжки такое. – И Маруся произнесла безо всякойзапинки. – «Лайф-ин-арабиан-харем-син-фром-инсайд» [18]. Это по-американски, апо-нашему: «Сказ про арапских мужиков». Говорит, вся Америка такую книжкукупит, мильон денег заработаю. Анька баба ученая, а умная – страсть. Почти какФатимка. Потом, говорит, поеду в страну Китай, выйду замуж за китайца. Тожекнижку напишу: «Сказ про китайских мужиков». Бабы должны знать, как нашейсестре где живется.

Заинтригованная Полина Андреевна воскликнула:

– Да как же она уедет? Ведь она замужем!

– Очень запросто. Здесь это легче легкого.Салаша три раза скажет: «Ты мне больше не жена», и все – езжай куда хочешь.

– А если не скажет?

– Скажет, куда ему деться. И не три раза, атридцать три. Баба мужика завсегда доведет, если пожелает. А уж три бабы тогопаче...

Маруся перевела Фатиме, та опять кивнула.

Сидеть вот так втроем, пить крепкий вкусныйкофе и разговаривать о женском для монахини было непривычно и увлекательно – навремя она даже забыла о неотложном деле.