Читать книгу "Роковая перестановка - Барбара Вайн"

— Похож на разбойника, — сказал тогда Эдам. — Свирепый, с черным родимым пятном. — Но у Эдама было слишком живое воображение.

Из одного из домов вышла женщина. Руфус быстро опустил стекло и спросил у нее, где находилась станция по контролю за численностью сельскохозяйственных вредителей. Он сразу понял, что она не понимает, о чем он спрашивает.

— Я живу здесь всего два года, — сказала она. — Жильцы крайнего дома имели какое-то отношение к какой-то фирме, занимавшейся оборудованием в Садбери. Может, это они? Мужчина из соседнего дома покончил жизнь самоубийством, но это было еще до нашего приезда сюда. Его жена куда-то переехала. Говорите, белая машина? У людей в крайнем доме была белая машина, но это скорее фургон на колесах.

У них не было никаких оснований считать, что человек-коипу там живет. Это было всего лишь допущением, сделанным на основании непроверенных фактов и каким-то образом ставшим частью мифологии Отсемонда. Руфус успел на почту за десять минут до того, как она закрылась бы до утра понедельника.

* * *

Десять лет назад почта была не здесь. Она находилась в сборном домике, и никто из них тогда в него не заходил. Ведь они не покупали марки, не отсылали письма. Сейчас же почта занимала часть цокольного этажа дома, стоявшего напротив «Пихты». Руфус уже успел отметить, что нынешний хозяин «Пихты» — не тот человек, который владел им десять лет назад, когда он познакомился там то ли с Дженет, то ли с Дженис. Табличка с фамилией хозяина висела над дверью в общий бар, и Руфус понял, что она другая, хотя не помнил, какая была старая.

Он вошел на почту, не имея готовой легенды, полагаясь на вдохновение. В кабинке с решетчатыми стенками сидел мужчина средних лет в очках и сосредоточенно выполнял некие таинственные операции с бланками, полосками бумаги и канцелярскими резинками — то есть занимался тем, на что тратят время все почтальоны по всему миру. Довольно молодая женщина, полная и улыбчивая, с утомленным взглядом, сидела позади прилавка с конфетами, газетами и открытками. Руфус взял «Дейли Миррор». Других газет не осталось, а возможно, их и не было.

— Вы могли бы порекомендовать мне место, где можно пообедать?

Она заколебалась, глядя на почтальона.

— Вряд ли стоит идти в «Пихту», правда, Том? — У нее был очень сильный суффолкский акцент с твердыми приступами и тем, что когда-то Эдам назвал «выпуклостью гласных звуков». — Нет, я бы его не порекомендовала. Лучшее место — это «Медведь» в Синдоне.

— Он не знает, где это, — произнес Том тоном отставного армейского офицера.

— Я очень давно здесь не был, — быстро сказал Руфус. — Очень давно, много лет. Вы были знакомы с мистером Хилбертом Верн-Смитом из поместья под названием Уайвис-холл?

— Все его знали, — сказала женщина. — Он был вашим другом, да? Мой дядя ухаживал за его садом, приходил туда дважды в неделю из года в год. Но молодой парень, унаследовавший дом, племянник, отказался от его услуг и, рассчитав, прогнал.

Руфус тут же вспомнил старика с носовым платком, завязанным по углам, на голове.

— Он умер?

— Мистер Верн-Смит? Он умер лет десять-одиннадцать назад, не так ли? Я сказала, что имение перешло к его племяннику.

— Я имел в виду вашего дядю.

— Умер? Нет, он сейчас в Уолнат-Три, ему нужно немного подлечиться, но вообще у него крепкое здоровье.

Видя, что Руфус озадачен, Том пояснил:

— Гериатрическое отделение в Садбери.

— А, ясно.

— Он больше туда не возвращался, — сказала женщина. — Ноги его там не было. Он сильно переживал. Нет, однажды он туда вернулся, чтобы забрать свои инструменты, старую лопату и лункоделатель. Он отправился туда в пять утра, чтобы не тревожить обитателей, и осмотрел сад — его сад, как он говорил. Сад был погублен, все выгорело, сорняки цвели пышным цветом, лужайка превратилась в луг. Между прочим, это было в то жаркое лето, кажется, в 1976 году.

«Чтобы не тревожить обитателей», — мысленно повторил Руфус. Теперь он понял, чьи шаги слышал Эдам в то последнее утро. К тому же во дворе стоял «Юхалазавр», на веревке сушилось белье, выстиранное Вивьен. Он в гериатрическом отделении, старый садовник, но здоровье у него крепкое.

— «Медведь» в Синдоне, говорите?

Путаясь, женщина принялась объяснять дорогу туда. Руфус смотрел на нее, пока она, перегнувшись через прилавок, указательным пальцем рисовала схему на обложке «Радио Таймс». Нечто знакомое в ее движениях вызвало в его памяти красный велосипед, взбирающийся вверх по проселку, крепкие ноги, крутящие педали… Он так и не смог придумать, как выяснить у нее, она ли работала той почтальоншей, которая приносила налоговые уведомления и счета за электричество, а не выяснив, он не мог быть уверен.

Ехать в Синдон и искать там ресторанчик, чтобы пообедать, Руфус не собирался. Аппетита не было. Его не покидало ощущение, что он ничего не добился. Проблем только прибавилось. Проезжая мимо фермы «Питл», он подумал, что фермер, возможно, уже сходил в полицию. Они наверняка побывали у него, когда началось расследование. «Чтобы не тревожить обитателей», — эта фраза все вертелась у него в голове. Она превращала его в полнейшего простака, у которого хватало ума хоть на секунду предположить, что они могли прожить там два с половиной месяца незамеченными.

Сюда.

Руфус остановился у поворота на проселок. На указателе, на дубовой доске латинским шрифтом было написано «Уайвис-холл», а ниже — «Частная дорога». Неожиданно Руфус сообразил, что ни Эваны, отец и сын, ни женщина на Фер-Клоуз, ни почтальон, ни женщина, которая могла быть той молоденькой почтальоншей, в разговоре с ним ни разу не упомянули о кладбище домашних животных, о том, что там было найдено, и о полиции. Интересно, почему, спросил он себя, но ответа не нашел.

Примитивный страх помешал ему повернуть на проселок и поехать к дому. Не обладая от природы богатым воображением, Руфус вдруг живо представил, как его там ждет комитет по торжественной встрече в лице нынешних владельцев — Чипстэды, такая, кажется, у них фамилия? — полиции, естественно, той самой почтальонши, все еще восемнадцатилетней, инспектора по счетчикам, фермера, человека-коипу…

Через некоторое время Руфус поехал домой. Начался дождь, как и в тот последний день, день изгнания из рая. Он был точно такой же — сильный, с ожесточенными порывами ветра. Тот унылый дождь лил целыми днями после его возвращения домой, не давал выйти на улицу и вынуждал затаиться и молчать, не общаться ни с родителями, ни с братом и ждать, когда что-нибудь произойдет.

Как и сейчас, Руфус тогда ежедневно внимательно читал газеты, читал все, что было написано о младенце. Его напряжение росло, когда в газетах говорилось, что у полиции есть улика, а когда обнаруживалось, что они еще дальше от разгадки, его охватывало позорное облегчение. Руфус часто просыпался по ночам и спрашивал себя, вернется ли он на медицинский факультет, дадут ли ему такую возможность. Ведь на самом деле он ничего не совершил, он просто был там; однако он никогда не пытался обмануть себя и убедить в том, что его доли в общей вине, в общей ответственности нет. Ему никогда не приходило в голову нарушить ту клятву, что они дали друг другу, и увидеться с кем-то из них. Руфус не хотел их видеть, он хотел навсегда избавиться от них.