Читать книгу "Булгаков на пороге вечности. Мистико-эзотерическое расследование загадочной гибели Михаила Булгакова - Геннадий Александрович Смолин"

копию текста. Уже очень поздно, ночь на исходе, а я хочу отправить это послание Вам с первой почтовой машиной, на рассвете, дабы вы получили его прежде, чем до Вас дойдут газеты с официальными сообщениями о похоронах. Скажу одно: духовное завещание, найденное нами, пронизано как жутким отчаянием, так и странной надеждой. За эту надежду наш друг цеплялся, как утопающий за соломинку или как ребенок за любимую тряпичную куклу. Из текста я заключил, что Булгаков, когда писал его, находился на грани самоубийства. Отсюда его замешанная на иронии просьба-крик о помощи к Елене Сергеевне: «Попроси для меня пистолет у Сергея». И ведь ни одна душа не догадывалась о его состоянии – Булгаков не обмолвился о духовном разладе в нём и намёком.

Даже его близкие московские друзья (дружбе-то нашей от десяти до пятнадцати лет), не ведали о мыслях, терзавших гения, и вечно ошибались, определяя его настроение. Как и Вы, я полагал, что знаю Булгакова. Так считал и Попов, для которого Булгаков был Мастером, так думал и я, обожаемый Булгакова все эти шесть месяцев, да и старший сын Елены Сергеевны Евгений Шиловский, не поспевший на похороны потому, что полк, в котором он служил, увы, находился слишком далеко от Москвы. Но зададимся вопросом: кого мы знали? Злобного мальчишку, вздумавшего подчинить мир своей воле? Шутника, гораздого на розыгрыши или на утонченные и не очень каламбуры? Наконец, великого писателя, изо всех сил старавшегося сохранить чувство собственного достоинства? Заботливого дядюшку, который любил всё человечество. Или мы знали агнца Божия, который, не выдержав страданий, восстал против возлюбленного Отца своего и проклял Небеса? Соответствовал ли Булгаков нашим представлениям о нем? Или был выше их? Снова и снова я задаю себе эти вопросы.

Мне показалось, что Попов решил взять на себя охрану Булгаковской квартиры, вернее – наследия писателя. Я и оставил его там сторожить, а сам ушел. Таким образом, я дал Попову возможность перебрать записные книжки Булгакова, наброски его несостоявшихся произведений и даже готовые опусы. Мне и в голову тогда не приходило, какая это огромная ценность. Еще бы! Со временем весь мир проявит интерес к этим рассыпанным в квартире бриллиантам – огранёнными и не огранёнными. Увы, подумалось мне, по-видимому, таков удел всех, кто оказался отмечен славой… Не знаю, как долго находился Попов в апартаментах Булгакова после моего ухода, но наверняка успел рассмотреть под лупой каждый клочок бумаги, выуженный из мусорного ведра или кладовки. Во всяком случае, когда я через несколько часов проходил мимо деревянного дома в Нащокинском переулке поздно вечером, в комнате Булгакова все еще горел свет.

Средневековая аптека

«Даже богам невозможно милого им человека

избавить от смертного часа».

Стихи из «Одиссеи» Гомера в переводе В. А. Жуковского, цитируемые в черновиках булгаковского романа

До того сентябрьского дня 1939 года, когда меня, как лечащего врача Захарова Н.А, пригласили к пациенту Булгакову (с тех пор прошло уже пятнадцать лет), мы с ним не были знакомы. Я не имею в виду его творчество – в Москве булгаковской прозой мало кто восхищался, как это происходит сейчас. Что уж говорить обо мне. Когда я усомнился в существовании Господа Бога и по этой причине пошёл в медицину, поступив в университет.

Несмотря на то, что созданное писателем было подчас сложной и «несъедобной» трактовкой для читателя и его восприятия, я самозабвенно полюбил его сочинения. Они, за редким исключением, не были неискреннимы, как большинство его произведений вообще. Булгаков никогда не строил свои творения на холодном расчете, каким грешат все те, кто сегодня творит так называемое искусство. Как нынешние литературные произведения, так и выставленные в богатых салонах живопись и скульптура – все эти вещи, получающие высочайшие оценки, есть не что иное, как декоративные завитушки, хоть их авторы и претендуют на роль созидателей. Я всегда презирал подобное «искусство», а также тех, кто покровительствует людям, творящим его. Писательское подвижничество Булгакова, как всякое настоящее творчество, не признавало ни моды, ни шаблонов. Оно шло от сердца, от душевных мук, а истина лежала в где-то в золотой середине. В этом-то и заключалась его сила. Вот почему я любил произведения Булгакова.

В Москве у Булгакова была достаточно солидная репутация. В молодости он, как все признавали, держал себя с достоинством, хотя, кое-как одевался. По бедности и вынужденной нищете. Но утвердившись в своем призвании, Булгаков стал одеваться по моде и вёл себя в высшей степени интеллигентно – словом, стал мастером. Он никогда, будучи возмущенный, не стал бы бить себя в грудь и кричать:

– Я – Булгаков!

А тогда, в самом начале, вживаясь в московскую жизнь, будучи одет как нищий, он был задержан милицией и когда в отделении милиции потребовали назвать себя, Булгаков сказал: «Я писатель». Стражи порядка сочли его самозванцем. Поношенное платье вместо приличной одежды сбили их с толку.

– Чушь! – среагировали милиционеры на реплику самонадеянного оборванца. – Писатель не может выглядеть как бродяжка.

Они заперли его на ночь в камере – пусть, мол, остудит голову.

А утром сказали:

– Если ты писатель, то позвони в редакцию – пусть подтвердят.

Булгаков набрал телефон редакции «Гудка».

– Да, Булгаков наш журналист, а также писатель, – сказали в приёмной главного редактора железнодорожной газеты.

Милиционеры были ошарашены, но Булгакова отпустили.

Незадолго до того, как я стал лечащим врачом Булгакова, я мельком видел его на улице. Его стройная, облаченная в чёрное платье фигура – и поистине юношеская резвость, с которой он мчался по тротуару. Небольшая голова откинута назад, шляпа держится на затылке каким-то чудом… Иных впечатлений о писателе у меня не было до тех пор, пока жгучая брюнетка – его жена Елена Сергеевна не призвала меня придти на помощь к гению в комнату, где этот гений умирал. Жена Булгакова обращалась не только ко мне. До меня его лечили многие случайные доктора, но он не был ими доволен. Потом был приглашен именитый доктор Виноградов, лечащий врач Сталина.

Он долго обещал приехать. И наконец прибыл, но что либо сделать или помочь не сумел. Даже великий Вовси не сумел вызволить Мака – тут тоже возникли какие-то таинственные препятствия. Тогда обратились ко мне, Николаю Александровичу Захарову, вполне компетентному специалисту, уверенному в себе врачу, родившемуся в Москве, получившему образование в первопрестольной, жившему тихой, размеренной жизнью – до того злополучного дня…

Как мне врезалось в память, это было