Читать книгу "Троя. Величайшее предание в пересказе - Стивен Фрай"

– Во всех подробностях, – сказал Одиссей. – Я поразился не меньше тебя. Но она дала слово, что все получится. – Он обратился к прочим: – И да, разумеется, я буду среди тех тридцати. Не желаю оставаться в истории среди трусов, которые не поверили. Среди предателей, возражавших против этого замысла, способного принести нам победу. Я буду среди тех тридцати, кого слава не позабудет вовек. Предрекаю драку за место.

Сила и убежденность его речи возымели действие.

– Я сюда явился воевать с врагом, а не прятаться в брюхе огненной западни, – молвил Неоптолем.

– Понимаю, что вы с Филоктетом, повидавшие всего несколько недель боев, по-прежнему верите, будто сила оружия – единственный способ, – сказал Одиссей, – но мы, все остальные, устали сражаться и убийству готовы предпочесть уловку. Остроумие остроте оружия, понимаете? Кураж и разум – резне и кровище?

Мрачное ворчливое согласие заглушило неуверенных.

– Как нам соорудить такую штуку? – спросил Менелай.

– Выдвигаю ЭПЕЯ, – сказал Одиссей. – Он измыслил нам палисад. Как нам всем известно, лучшие и самые крепкие хижины и постройки в этом лагере выполнены по его задумкам. У себя на Фокиде он руководил строительством храмов, кораблей и даже целых городов.

Призвали Эпея. Не самый любимый воитель среди ахейцев. Многие говорили, что в первых рядах, когда опасность сильнейшая, его не ищи. Однако в одиночных поединках сражаться он умел не хуже всякого. На погребальных играх Патрокла Эпей победил Диомедова друга Эврала в рукопашном бою. А на играх перед этим, в честь Ахилла, даже АКАМАНТ[176] – сын великого Тесея, изобретателя рукопашного боя[177], – не смог его одолеть. Если и удивился он, что его пригласили на встречу верховных вождей ахейского воинства, то умело это скрыл.

Одиссей говорил десять минут, Эпей кивал и слушал.

– Гениально, – пробормотал он, когда Одиссей закончил. – Деревянный конь, думаешь? Не слон, допустим?

Все посмеялись. Одиссей тоже хохотнул.

– В смысле, тридцать человек… – продолжил Эпей. – Им же там дышать надо все-таки.

– Тридцать – самое меньшее, чтобы все удалось. У тебя получится, Эпей.

– Мне сперва надо возвести высокую стену, чтобы скрыть от глаз троянцев и их лазутчиков, чем мы тут занимаемся.

– Я это уже продумал. Построим грубый деревянный забор. Пусть смотрится как продолжение частокола. Достаточно высокий, конечно, чтобы скрыть твою работу, но настоящая глухая стена вызовет подозрения.

Эпей кивнул.

– Что ж, – сказал он, – тогда пора за дело. Прежде всего надо отправиться на западные склоны Иды, завалить там сосен и доставить их к месту стройки. Мне понадобятся мулы и люди. Можно мне выбрать, с кем трудиться?

Агамемнон махнул рукой.

– Бери кого и сколько хочешь.

Эпей и Одиссей удалились, Агамемнон обратился к Калхасу:

– Мы правильно все делаем? Ну то есть это ж тартаров риск.

– Замысел смел, владыка, – молвил Калхас, – но что-то в нем согласуется со странным зрелищем, какое явилось глазам моим вчера вечером. Я увидел, как сокол падает с небес на голубку. Устрашенная, голубка скользнула в скальную щель. Долго смотрел я, как раздосадованный сокол летает вокруг скалы, – был он слишком громоздок, чтобы настигнуть добычу. Эти круженья напомнили мне наше воинство: как держим и держим мы Трою в кольце, но все тщетно. Но тут сокол вдруг бросил кружить и скрылся за кустом у щели. И ждал там, незримый, беззвучно. Затем увидел я, как голубка высунулась, огляделась и выпорхнула. Тотчас сокол выскочил из-за куста и пал на нее. Значение всего этого тут же стало мне ясно. Троя падет не от прыти и силы, а нашею хитростью, владыка царь. А наутро является Одиссей и выкладывает свою стратегию… – Вскинул Калхас ладони к небу, выражая тем свое изумление непостижимостью тайных путей у богов, у мойр, у судьбы.

– Хм-м, – сказал Агамемнон, и они с братом Менелаем дружно закатили глаза.

Трудясь, Эпей искрил, кружил и пламенел, подобно Гефесту. По лагерю разлетелись слухи, что на украшение своего громадного деревянного зверя расходовал он самоцветы и драгоценные металлы.

– Из общего запаса трофеев! – сердито бурчали некоторые.

Но в основном затеей вдохновились и ее поддержали. Однако всем хотелось посмотреть поближе. Леса, воздвигнутые Эпеем для строительства коня, скрывали его от глаз греков не хуже, чем деревянный забор вокруг всего сооружения – от глаз троянцев. Слышны были пилы и молотки, но ничего не видно.

Одиссей же тем временем прояснял Агамемнону и другим старшим военачальникам изощренные подробности своего замысла.

– Если мы просто снимемся с места и бросим лагерь, не оставив ничего, кроме коня, чтобы троянцы его нашли, они поостерегутся, – сказал он.

– Но я думал, в этом все и дело – что мы полностью уходим, а? – переспросил Эант.

– Да, но кто-то должен остаться и объяснить коня. Чтобы троянцы поверили в его безопасность и втащили его в город.

Агамемнон нахмурился.

– Не улавливаю.

– И у меня как раз есть подходящий человек, – добавил Одиссей, отступая в сторону и щелкая пальцами. По этому знаку из-за занавеса у него за спиной вперед выступил крепко сбитый плечистый человек и отвесил краткий иронический поклон. При виде его послышался оторопелый неуверенный ропот.

– СИНОН? – переспросил Агамемнон. – Я думал, вы друг друга на дух не выносите.

Одиссей улыбнулся.

– Мы не в восторге друг от друга…

– Мой двоюродный брат Одиссей – лживый, подлый ублюдок, – произнес Синон, – меня мутит от одного его клятого вида.

– Это известно, – согласился Одиссей, – в смысле, что его мутит от одного моего вида, – добавил он поспешно. – Остальное – чудовищная клевета, порожденная завистью. Мне совершенно непонятно, чего вы все смеетесь. Суть в том, что даже троянцы знают, до чего насмерть мы с Синоном враждуем. Его предательство поэтому будет вполне убедительным.

– Его – что? Объяснись.

Одиссей объяснился.

– Ну и хитер ты, а? – сказал Агамемнон, выслушав до конца. – Никто на всем белом свете не удумал бы ничего и вполовину столь же коварного.

Больше похоже на осуждение, чем на похвалу.

– Это не я, великий царь, – потрясенно возразил Одиссей, вскидывая ладони. – Это Афина. Она явилась ко мне во сне и изложила все подробности. Я лишь жалкая игрушка, ее бессловесный сосуд.

Конь

Приам и его свита отправились к брошенному ахейскому лагерю. Перебираясь через Скамандр и приближаясь, они видели, как конь словно бы прибавлял в размерах, его очерк в яростном свете неба все рос.