Читать книгу "Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести - Игорь Шестков"

Впрочем, к одному из нас он явно благоволил. Изредка хвалил его. Старался на него не глядеть, чтобы не выдать своих чувств. Но иногда все-таки одаривал его томным взглядом.

Детские глаза замечают все. Однажды кто-то написал на двери шкафчика в раздевалке: «Пидарчук плюс Ириска равняется любовь».

Я видел, как вспыхнул Арис, когда увидел эту надпись. Стер надпись своими мокрыми плавками.

Когда я размышлял о том, что же «не так» с Арисом, я конечно даже представить себе не мог того, что увидел в душевой.

Чувствовал себя Натом Пинкертоном. Крался по длинному влажному коридору.

Вдруг услышал негромкий разговор.

Сжался как камень и осторожно, в полглаза, выглянул из-за стены.

Увидел две голые атлетические фигуры. Это были — тренер Потапчук и Арис.

Тренер мыл мальчика и что-то ему рассказывал. Кажется про прошедшую тренировку.

Тер ему бока, бедра, руки и спину намыленной поролоновой лапой. Арис то и дело хохотал. До меня долетело: «А потом этот жирный боров…»

Затем Арис тер мочалкой волосатое, мускулистое, без единой жиринки, тело тренера. Особенно долго мыл его ядреные ягодицы, похожие на ягодицы Геркулеса.

Потом они начали тереться друг о друга спинами, животами и задами…

Как котики или морские львы.

Я не мог не заметить, как преобразился Потапчук, — он дрожал, сиял, лицо его как будто светилось. Он был красив так, как наверное были красивы титаны…

Я испугался, потому что почувствовал, что мой член встает. В голове моей прыгали воздушные гимнасты с бенгальскими огнями в руках. Вожделение победило отвращение. Под плавками бушевал пожар.

Любовники обнялись и страстно поцеловались.

Потапчук встал на колени и взял в рот член Ариса. Мальчик закрыл глаза и запрокинул голову.

В этот момент я поскользнулся на брошенном кем-то обмылке и чуть не упал. Подвернул лодыжку и обмер от неожиданно сильной боли. Прижался к влажной теплой стене душевой и зажал рот ладонью, чтобы не закричать.

Хитрость моя закончилась в травпункте. Я растянул связки и должен был четыре недели терпеть гипс на ноге. Не беда. Плавать не надо.

Свидания в душевой не остались без последствий для тренера и его любимца.

Я-то помалкивал, работал над собой, пытался переварить новый жизненный опыт и найти свое место в мире, который оказался не таким, каким я его себе представлял, но существовали, видимо, и другие очевидцы душевых наслаждений Геркулеса и Диадумена, люди практичные и инициативные, «защитники морального облика строителя коммунизма». Формулируя проще — завистники и доносчики. Они постарались испортить жизнь мальчику и его тренеру. И преуспели в своем рвении. В этом им помогла так называемая социалистическая общественность, которой больше всего нравилось выявлять, находить и карать всяческих врагов.

В начале нового учебного года Арис не пришел на тренировку. Я догадывался почему, а остальные пловцы нашей группы только гадали и рассказывали всякие небылицы. Говорили, что он с родителями уехал в Израиль, хотя Арис евреем не был. Со времени окончания Шестидневной Войны прошло только несколько месяцев. Тема эта была тогда свежей и острой, как ахматовские устрицы… и опасной. Одно упоминание того, что кто-то оказывается собирается «уехать из СССР» действовало на многих заскорузлых совков, недавних сталинцев — как красная тряпка на быка. Это как так «уехать»? И «жрать там от пуза»? А мы что, хуже него? Сволочь!

Некоторые дети, помнится, вслух мечтали о том, чтобы «наконец поставить проклятых жидов к стенке».

Конец гаданиям положило общее собрание спортшколы, на которое заставили прийти не только нас, спортсменов, но и наших родителей. Стыдно вспоминать это гнусное советское мероприятие. Нам объявили, что не присутствующий на собрании Арис Пелеван отчислен из школы за поведение, недостойное советского пионера, который должен «жить, учиться и работать как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия»…

После этого «громили» несчастного Потапчука, который на собрании присутствовал. Сидел, опустив голову, трясся и вытирал лицо носовым платком. Униженный, побитый Геркулес.

Выступали коллеги, несколько спортсменов из «группы олимпийского резерва», профсоюзные и партийные функционеры из района. Обвиняли Потапчука во всех смертных грехах… во всех, кроме любви к тринадцатилетнему мальчику. Единственным, кто сказал несколько слов в его защиту, был Кагельман. Он призывал «карать не слишком строго», вспомнил о том, что Потапчук воевал, был два раза контужен и ранен, имеет ордена и медали, воспитал несколько мастеров спорта…

Председатель собрания, рекордсмен России или Узбекистана в сороковые годы, так прокомментировал его выступление: «Помним, помним, если бы не помнили, пахал бы ваш Потапчук уже на лесоповале».

Самым ужасным для меня было покаянное выступление самого Потапчука. Мне было жалко этого человека. Я простил ему грубость и унижения на тренировках.

Сорокапятилетний тренер просил прощения у коллег по работе, которых он «подвел», у учеников спортшколы, у которых он «пытался отнять будущее» и у профкома… и у парткома…

Слушать его было невыносимо.

В конце выступления Потапчуку стало плохо, он схватился за голову, страшно выпучил глаза, затрясся и рухнул на пол.

В бассейне его больше не видели.

НА ДАЧЕ

Заходил сосед с шестого этажа. Как его… Херр Ренк. Или Пенк. Глаза сверкают, толстые лиловые губы трясутся, сияет как помидор. В лотерею что ли десять миллионов выиграл?

Пригласил меня к себе. Пострелять из пневматического пистолета. Только что купил в магазине «Франкония». Что на Фридрихштрассе. Семьдесят лет дядьке, самое время палить из пневматики.

— Пойдем, постреляем. Пистолет — чудо. Мультикомпрессионное оружие. Без отдачи. Американская классика! Пиво есть и вискарь.

Я пошел.

В большой своей гостиной сосед устроил тир. Повесил на стену квадратный щит из оргалита, чтобы обои не портить. К оргалиту прикрепил специальное приспособление, чтобы мишени вешать и пульки собирать. Ловушку.

На другой стороне комнаты, у балконного окна, положил на ковер метровую линейку. Барьер вроде. От линейки до мишени — ровно пять метров. Немцы любят точность и порядок.

Минут двадцать пять мы шмаляли… я три раза попал в десятку, а хозяин пистолета так больше восьмерки ни разу и не выбил.

Виски и пиво я не пил, а сосед… запивал виски холодным пивом. Говорил, так лучше для печени. Наверное, врал.

Похвалил пистолет, поблагодарил соседа за удовольствие, и домой. Хватит, отстрелялся.

А сосед, полагаю, весь вечер гвоздил.

А за стеной, той самой, на которой мишень висела, жила сварливая кривобокая тетка. Толстая как картошка. Восточная женщина. Может, какой сириец тещу или маму выписал из Сирии. Или афганец. Представляю, как она злилась. Клок-клок-клок в стену.