Читать книгу "Портрет Алтовити - Ирина Муравьева"

В дверь постучали. Айрис и доктор Груберт одновременно вскочили навстречу МакКэроту.

Доктор Груберт ждал, что МакКэрот начнет произносить бодрые слова, обсуждать погоду, гостиницу, дорогу до Бостона, но он, видимо, недооценивал ни этого человека, ни его отношения к Майклу.

Бегло кивнув родителям, МакКэрот обогнул их и, подойдя к кровати, сел в ногах Майкла там, где только что сидели они.

– Я не мог приехать вчера, – медленно, своим густым шмелиным голосом прогудел он, – прости меня, дружок. Болит здесь? – И положил рыжую веснушчатую руку на свой темно-коричневый, в тонкую серую полоску, шелковый галстук.

Майкл пожал плечами.

– Все будет хорошо, – неторопливо продолжал МакКэрот, – мы ведь говорили с тобой. Эта боль, да? Ты вмещаешь ту боль, которая, говоря формально, не имеет к тебе никакого отношения. Но ей необходимо пристанище. Она уже существует, она ищет форму. Ты отдаешь ей себя, ты – ее пристанище. Потом она уйдет, у нее есть свой срок. Но оттого, что ты принял ее и мучился ею, – только от этого, – все перестает быть таким безнадежным. Помнишь, мы говорили об этом, и, чем больше я думаю, тем увереннее я в том, что мы с тобой нащупали…

Доктору Груберту показалось, что МакКэрот обращается к Майклу на своем, неизвестном ему языке, и его удивило, что Айрис, резко побледневшая и напрягшаяся, прислушивается и согласно кивает.

– Кому-то же надо, – вдруг сказала Айрис.

И горько кивнула подбородком на сына.

– Именно, именно так, – пробормотал МакКэрот, – и не потому, что плохая наследственность, и не потому, что сотрясение мозга, и не вследствие инфекции, а потому что нужно, чтобы кто-то взял на себя, иначе мы все пропадем, все мы, имеющие, так сказать, цель в жизни и знающие, что почем, все мы, умники, к чертям пропадем, к чертям собачьим, именно так, совершенно с вами согласен…

– В клинику? – перебил его Майкл.

– Ты ведь не хочешь, чтобы опять начались те мысли? – МакКэрот сделал быстрое движение своей пухлой рыжей рукой, словно опуская вниз какой-то невидимый предмет. (Доктор Груберт понял: он намекал на то, что Майкл летом бросился с балкона!) – Мы ведь обсуждали с тобой? Ты ведь помнишь, как мы пришли к согласию, что этого делать нельзя?

Не вставая с кровати, пухлый МакКэрот повернулся всем туловищем к Айрис и доктору Груберту:

– Моя подружка, – как о чем-то само собой разумеющемся, сказал он, – попросила меня недавно проконсультировать одного больного. Он в госпитале, но не в нашем, в соседнем. Родом он из Чечни, чеченец, а моя подружка – русская, эмигрантка, в России работала врачом, здесь она медсестра, ну и, короче, познакомилась с ним на какой-то пресс-конференции, где он выступал сразу после того, как попал в Америку, это было несколько месяцев назад… Паренек вот такого росточка, – МакКэрот показал метр с небольшим от пола, – чуть ли не карлик, ручки, ножки коротенькие, при этом голова нормального размера, а лицо, я бы сказал, даже красивое, и хотя он так недоразвит телесно, но человек физически сильный, спортсмен, самбист, и такой весь, знаете, налитой, как чугунный. Прошел он в Чечне две войны – полных восемь лет – в качестве хирурга. Попадали к нему раненые с обеих сторон, и тем, и другим оказывал помощь. Нахлебался, так сказать, всякого. Да, всякого. Больше всего крови. Потом его самого ранили в голову, и тяжело ранили, в коме лежал. Наконец оказался в Америке как политический беженец. Иначе его бы убили. К русским попал – убили бы русские, ну, а если бы к своим, к чеченцам, то и свои бы не пожалели. Так я, во всяком случае, его понял. Сейчас американцы его приводят в порядок, и одновременно он проходит через целый ряд проверок на свою душевную, так сказать, вменяемость. Потому что за восемь лет крови, грязи и кошмара психика ломается, и из человека вылезает такое, что человеческим никак не назовешь. Я с ним побеседовал после последней проверки. Попросили его выбрать из множества мягких игрушек – каждая изображает определенного зверя – десять любых, каких ему захочется. А потом, когда он выбрал, попросили объяснить, почему он выбрал дельфина, а не акулу, почему собаку, а не крокодила? А он действительно отобрал только, знаете, таких безобидных зверей, ни одного хищника. И разгадка очень проста, очень.

– Какая? – спросила Айрис.

– Очень проста! – повторил МакКэрот. – Он устал от крови. И на подсознательном уровне устал, и на сознательном. Чего, собственно говоря, могло бы и не произойти. Потому что человек быстро, очень быстро сдается и превращается в зомби. Существо, индифферентное к боли. А также и к понятию совести. Вы понимаете, почему я об этом? Я, правда, немножко отвлекся на метафизику, но вы меня понимаете… Ты следишь за мной, Майкл?

Майкл не ответил.

– И вышло, что после разговора с ним, – вздохнул МакКэрот, – я почувствовал себя здоровее. Я, которого пригласили высказать свое мнение по поводу его лечения! Так что вот вам вопрос: кто из нас кого, так сказать, подлечил? Я его или он меня? – Он поморгал своими мягкими темно-рыжими глазками. – А тебе, Майкл, предлагаю отправиться со мной в Филадельфию.

– Без нее, – тихо сказал Майкл. – Врачи. Завтраки. Без нее.

Доктор Груберт не успел ничего сказать, потому что его перебила Айрис.

– Я, деточка, – прошептала она и, наклонившись над сыном, прижалась к его лицу своим. Доктор Груберт неожиданно увидел, как поредели на затылке ее крашеные волосы и постарела спина. – Мама, деточка. Я-то ведь буду.

* * *

Седьмого января, на Рождество, Елена всегда собирала гостей. Несмотря на ад, творящийся в доме, она сказала себе, что, раз сегодня Рождество и гости приглашены, значит, Рождество состоится и гости будут. Вчера, после того как ушла эта парочка и Томас наконец заснул (ворочался, пил воду!) на своей кушетке в большой комнате, она, не задремавшая ни на секунду, приняла решение. Назавтра, в Рождество, ничего не предпринимать. Обмануть его. Сделать вид, что поверила. Ну, не поверила, так плюнула. Плюнула в лицо, попала на свитер. Ха-ха-ха! Елена и смеялась, и рыдала одновременно, пока лепила все эти пироги, кулебяки свои знаменитые, резала салаты – пир так уж пир! Обман так обман! Ногу вот еще запеку. Стройную ногу, молодую, кудрявую. Погулял, барашек наш, сколько ножек ты нам дашь? Пусть придут, поедят, попьют, потом она прикажет ему лечь в спальне. Вместе. Ха-ха-ха! Первый раз, что ли? Ничего он не заметит в темноте. Ни лица ее перекошенного, ни слез (если вдруг польются!), ничего. Обман так обман, пир так пир! А вот на следующий день… А вот на следующий… Руки сводило от предвкушения, ноги подкашивались. Сердце останавливалось. Выследить его, мужа милого, драгоценного. Он ведь, успокоенный, побежит туда, к китаянке. А она будет красться по пятам, в толпе, в переходе метро – глаз не спустит! Она по тротуару плашмя поползет, на корточки посреди толпы сядет – ничего ей не совестно! Хватит, помучил! Поиздевался, хватит! Выследит! По крайней мере, будет знать, в каком она доме. Дальше – как пойдет. Удастся понять, в какую пошел квартиру, – хорошо, не удастся – тоже не страшно. И уж потом она сама разберется, что делать. Мстить или в ногах валяться. Чтобы уехала, только чтобы уехала.