Читать книгу "Рукопись, которой не было. Евгения Каннегисер – леди Пайерлс - Михаил Шифман"

За этим занятием Скирм встретил соотечественника, который представился так: «Помнишь, в 1940 году, когда немцы бомбили Лондон каждую ночь, все газеты писали об убийце в убежищах? Это был я!»

В понедельник Скирма благополучно выпустили. Когда при встрече я спросила, что для него оказалось самым тяжелым в этом злоключении, он ответил: «В тюрьме нам приносили еду не в тарелках, а на металлическом подносе с углублениями для различных блюд». Я не стала огорчать его известием о таких же подносах в нашем кафетерии.

В мае 1945-го из Монреальской лаборатории приехал Георг Плачек с женой. Он сменил Ганса Бете на посту руководителя теоретического отдела – Ганс решил вернуться в Корнеллский университет. С Плачеком приехал и Борис Девисон, его правая рука. За время, проведенное в Монреале, Борис успел жениться. Его избранница, Ольга Хансен, родилась в 1917 году на острове Беринга, в 400 километрах к востоку от Камчатки! Встречали ли вы когда-нибудь человека, родившегося на острове Беринга? Там всего-то одна маленькая деревушка! Отец Ольги был норвежцем, умер в 1922-м, она его не помнила. Мать русская, звали ее Аполлинария. Таких имен теперь не бывает… Вскоре Аполлинария снова вышла замуж. В 1926 году вся семья покинула родной остров и перебралась в Канаду (по-видимому, нелегально; Ольга не любила об этом распространяться).

Я отлично помнила Девисона по Бирмингему. Когда он появился у Руди, я помогла ему купить сносную одежду. В той жизни он был одиноким странником. Всегда в мятом пиджаке и мешковатых штанах, с галстуком в пятнах, абсолютно беспомощный в быту. Встреча с Ольгой и их брак преобразили его. Я не поверила своим глазам, увидев Бориса на Холме в отглаженном костюме с иголочки, белоснежной рубашке с ярким шелковым галстуком. И ботинки… ботинки были начищены до блеска. Даже взгляд его изменился. Он выглядел счастливым человеком. Мы обнялись.

К сожалению, его пребывание в Лос-Аламосе оказалось недолгим. Застарелая проблема с легкими обострилась в разреженном воздухе высокогорья. Вскоре Борис вернулся в Монреаль, а после войны – в Англию.

Помимо старых друзей на Холме мы приобрели много новых. В школе, где учились Рони и Габи, я как-то разговорилась с Джейн Вилсон. Она преподавала английский, а английская литература, которую она глубоко знала, была ее страстью. Джейн представила нас своему мужу Роберту Вилсону, руководителю отдела ядерной физики. Среди физиков на Холме звучало рефреном: «Только бы не дать немцам сделать Бомбу раньше нас. Мы должны быть первыми». Все работали в полную меру своих сил и возможностей. Роберт был помешан на усовершенствовании рабочего режима. Он заметил, что сотрудники его отдела тратят много времени на парикмахерскую. Единственная парикмахерская Лос-Аламоса была перегружена, с длиннющими очередями с утра до вечера. Он обратился к начальству с просьбой нанять дополнительных парикмахеров, но она была отклонена как маловажная. Узнав, что один из его техников до войны работал парикмахером, Вилсон распорядился немедленно купить кресло и все необходимое оборудование, чтобы устроить свою «частную» парикмахерскую. Физикам-ядерщикам больше не надо было стоять в очередях. «Сэкономил для работы примерно десять часов в неделю!» – радовался Вилсон. Он был не только великолепным экспериментатором, но и талантливым художником и скульптором.

Я не могу не рассказать о Ричарде Фейнмане. Сейчас это имя на устах у всех, а тогда… Никому не известный молодой человек 25 лет приехал из Принстона сразу после защиты диссертации и сразу оказался в центре внимания. Звездный мальчик. И не только в теоретической физике (он руководил группой Т4). Слухи о его способностях в починке пишущих машинок и калькуляторов быстро расползлись по Лаборатории. Спрос на его услуги в этой области оказался столь высоким, что Ганс Бете издал приказ: «Ричарду Фейнману запрещается заниматься починкой оборудования. Разрешается заниматься только теоретической физикой – нашей непосредственной и наиважнейшей задачей».

На вечеринках Фейнман слыл самым популярным ведущим. Своим артистизмом он покорял сердца женщин. Однажды я подслушала, как одна женщина, повернувшись к другой, изрекла: «Слушай, и зачем он тратит свой талант на физику? Ему нужно идти в Голливуд!»

Всем было известно, как Ричард любил поиздеваться над сотрудниками отдела безопасности. Его целью было доказать им, что он – Ричард – может обойти все их препоны. Мальчишка…

За его проделками и показной веселостью таилась семейная трагедия: его жена Арлин умирала от туберкулеза в госпитале в Альбукерке. Арлин была первой настоящей любовью Фейнмана. Он женился на ней, зная, что она безнадежно больна, и вопреки возражениям родителей. Оппенгеймер добился, чтобы Арлин поместили в этот госпиталь. Туда из Лос-Аламоса можно было добраться на машине – сто миль в один конец. Ричард жил в «большом доме» – вспомогательной постройке в Банном ряду, переоборудованной в общежитие для одиноких сотрудников. Там полагалось селить в комнату по двое. Но и Фейнману, и его соседу Клаусу Фуксу удалось как-то избежать этого правила. По воскресеньям Ричард одалживал у Клауса автомобиль, чтобы съездить в Альбукерке. Как мы сейчас знаем, Клаус Фукс купил автомобиль совсем с другой целью. Но об этом ниже.

Некоторые старые друзья приезжали к нам время от времени. Нильс Бор бывал подолгу. Оппенгеймер никак не мог привыкнуть к его кодовому имени Николас Бейкер, и стал называть его дядюшкой Ником. «Дядюшка Ник» прижилось мгновенно. Из других частых гостей помню Джона фон Неймана и Исидора Раби. Фон Нейман был не только математиком высокого класса, но и знатоком квантовой механики. В отличие от других венгров, он не был сверхвежливым, любил грубоватые еврейские анекдоты и хорошо поесть. Я всегда очень старалась, когда мы ждали его на ужин.

Фон Неймана называли марсианином. В детстве он был вундеркиндом. Вместе с Теллером и Уламом фон Нейман занимался водородной бомбой. Впрочем, этот проект был всерьез запущен уже после нашего возвращения в Англию. Эту тройку объединяло еще и то, что, будучи беженцами из Восточной Европы, которая после разгрома Германии попала в новое рабство, они ненавидели коммунистическую доктрину.

Исидор Раби, с которым Руди познакомился еще в Лейпциге у Гейзенберга в 1929 году, родился в 1898 году в Польше, в местечке, название которого я забыла. После начала войны Раби перебрался из Нью-Йорка в Бостон, в группу MIT, работавшую над радарами. В 1944 году он получил Нобелевскую премию за открытие, которым сейчас пользуются все, не зная, что должны быть благодарны Раби. Магнитно-резонансная томография восходит к результатам, полученным им когда-то давным-давно.

Раби принадлежал к предыдущему поколению. Наше поколение он считал «молодежью», и у меня осталось ощущение, что он испытывал по отношению к нам отцовские чувства. Приезжая в Лос-Аламос в качестве научного консультанта, после завершения научной части он переходил к «инспекции» наших жизненных условий. Я слышала, что еще в 1943 году после беседы с генералом Гровсом, изложившим планы по Лос-Аламосу, Раби сказал: «Господин Гровс, прошу вас, пожалуйста, учтите – молодые физики и химики, прибывающие сюда, ни в коем случае не являются армейскими сержантами или офицерами. Это особая порода людей, их очень мало, и с ними надо обращаться соответственно. В какой-то момент вы можете решить, что потворствовать прихотям длинноволосых сопляков, нарушающих все армейские традиции, – это чистое безобразие. Не делайте такую ошибку. Если вы хотите получить результат в минимальные сроки, предоставьте им работать, как они хотят. И постарайтесь создать им подобающие бытовые условия».