Читать книгу "Дожить до весны - Наталья Павлищева"

Подальше от берега шли бензовозы. Их нельзя пускать рядом с людским потоком, чтобы из-за попадания снаряда не превратились в факел сами и не угробили всех, кто окажется поблизости. До того времени, когда в 1942 году водолазы протянули нитку трубопровода по дну озера, топливо в город приходилось возить вот так – с риском для всех и малыми порциями.

О Дороге Жизни написано и сказано очень много и, несмотря на любые преувеличения, никогда подвиг тех, кто на ней работал или даже просто ее преодолел хотя бы в одну сторону, не сможет быть оценен сполна. Чтобы оценить, наверное, нужно там побывать.

Чтобы по достоинству оценить подвиг всего блокадного Ленинграда, нужно испытать все самим. К счастью, у нас нет и не будет такой возможности. Но и пережившие блокаду хотели бы одного: чтобы это никогда ни с кем не повторилось!

Женька сидела, прижимая к себе Павлика и безучастно размышляя о том, что, кроме вот этого малыша, у нее и впрямь никого на всем белом свете не осталось. Как и у него, кроме нее, никого нет.

Даже когда машина резко вильнула, уходя от полыньи, и пассажиры невольно в ужасе закричали, а потом идущая впереди машина провалилась и все снова визжали, Женька сидела, молча сгорбившись. Ее трясло, тело горело, а голова гудела и раскалывалась. Павлику даже понравилось, он прижался к горячей, словно печка, спасительнице и… заснул. Вряд ли малыш понимал, что происходит, крики окружающих пугали, но Женя-то сидела тихо, значит, все в порядке. Рядом с ней Павлику ничего не страшно.

А у Женьки перед глазами плыли лица тех, кто из ее родных и знакомых не дожил до возможности переправиться на Большую Землю, не дожил до весны, – мамы, папы, бабушки, Станислава Петровича… Тани… тех, кого любила или недолюбливала… знала хорошо или едва-едва… с кем здоровалась во дворе, сидела за партой в школе, кого видела у мамы в больнице… и, конечно, Юрки, который помог выжить ей самой, когда осталась одна.

Все что-то шептали, говорили и даже кричали Женьке, но сквозь вой ветра, грохот и шум в собственной голове она никак не могла разобрать. Поняла только Юркин наказ: доживи до весны и запомни.

– Я запомню, Юр, не забуду.

Жизнь продолжается…

На Ледовой трассе работали без остановки и отдыха более четырех тысяч полуторок, четверть из них либо провалилась под лед, либо попала под вражескую бомбу или снаряд. И все равно, едва дождавшись разгрузки и новой погрузки, водители раз за разом отправлялись в свой смертельно рискованный путь – по 4–5 раз за сутки. Двери у кабин сняты, несмотря на мороз, – чтобы успеть выскочить в случае ухода под лед.

Их машина добралась до берега, а вот две другие и автобус, в который не поместились Женька с Павликом, просто ушли под воду.

Женя сильно простыла, была в горячке, почти не понимала, что происходит, как долго они едут и почему все кричат. Хотя это-то понятно – от страха, особенно когда шедшая перед ними машина угодила в свежую полынью.

Наверное, на том берегу она все же легла бы в сугроб и заснула вечным сном, но рядом был Павлик. Он ничего не просил, давно отвык канючить или требовать, привычно держал рукав Женькиной шубейки и молчал.

В Кобоне всех, кто добирался живым с ленинградского берега, принимали сначала в местном храме. Оттуда вынесли всю церковную утварь, поставили несколько буржуек, соорудили нары. В тесноте да не в обиде.

За зимние месяцы местные привыкли к потоку беженцев, привыкли и к необходимости хоронить десятками, и к тому, что эвакуированных кормить сразу нельзя. Это было самым трудным. Как не протянуть кусочек хлебца ребенку, у которого на лице одни голодные глаза остались, как не дать миску с кашей? Самим не сытно, но делились последним. Но это последнее, предложенное от души, могло стать гибелью, как и выдаваемый эвакуируемым паек. Как удержаться человеку, не видевшему уже несколько месяцев больше двухсот граммов черного, похожего на замазку хлеба?

Не успели ступить на берег, как раздался гул самолетов и крик:

– Воздух!

Люди бросились кто куда, большинство в небольшой лесок или в храм. Конечно, это «бросились» выглядело странно, обессиленные беженцы из последних сил ковыляли под хоть какое-то прикрытие.

Антонина потащила детей к храму:

– Туда! Скорее!

Женька никак не могла осознать: если это тыл, то почему снова бомбы с неба? Кажется, спросила, поскольку Антонина пояснила:

– Здесь не тыл, а прифронтовая территория. А Кобону бомбят все время. Только храм не трогают.

– Почему?

Девушка пожала плечами:

– Кто их поймет?

Объяснение было простым: местный храм отличался своим куполом, затейливо отделанным разноцветными стеклышками, он горел на солнце, словно радуга. Прекрасный ориентир для летчиков, зачем же разрушать?

А Кобону действительно бомбили нещадно. Немцы прекрасно знали, что именно туда прибывают преодолевшие ледовую трассу машины, там собирается груз для Ленинграда. Был день, когда на небольшой поселок немцы сбросили сто семьдесят авиационных бомб! Едва ли в Кобоне имелось такое количество домов.

В Кобоне существовал госпиталь, но полыхавшую из-за температуры Женьку, а с ней и Павлика забрала к себе домой местная жительница:

– Сейчас мы ее в баньке попарим и будет как новенькая.

«Сейчас» не попарили, для начала чем-то напоили и уложили спать на горячую печь.

Давно не видевшие такого тепла дети заснули тут же и проспали до полудня. Проснулись от взрывов снарядов – немцы снова бомбили Кобону. Пришлось спускаться в погреб.

Хозяйка дома заботливо укутывала Женьку с Павликом:

– В погребе холодно, но теплей, чем на улице. Потерпите маленько, они сейчас улетят, эти проклятые немцы. Я вам пока лучину зажгу для света, она горит неярко, но все ж горит.

И снова Женька смотрела с недоумением, в погребе было куда теплей, чем в любой даже отапливаемой ленинградской квартире, а теплый огонек лучины ничуть не хуже коптилки. А что разрывы бомб…

Нет, с этим Женька смириться не могла. Пока вокруг рвутся снаряды, никакого покоя не будет. Потому, когда на следующий день появилась возможность с чужим детдомом уехать дальше в тыл, согласилась, не раздумывая.

Они долго ехали в теплушке, простаивая при малейшей опасности, пока находились в зоне действия немецкой авиации. Двигались в основном ночью, а на день вагоны расцепляли и оставляли где-то в перелесках, запрещая открывать двери, чтобы не выдать присутствие внутри людей. Вагоны должны выглядеть брошенными, отцепленными, чтобы, даже если немецкий летчик заметит среди деревьев, не начал бомбить. К тому же немцы предпочитали не тратить бомбы на одиночные вагоны. Другое дело целый состав…

Питание было плохим, но куда лучше, чем в Ленинграде. Подсовывая кусочки Павлику, Женька сама слабела с каждым днем. Когда добрались до места (детдому просто выделили корпуса бывшего пионерского лагеря в лесу, остальное предстояло сделать самим), их с Павликом сразу поместили в лазарет. Павлику это помогло, а вот его спасительнице нет.