Читать книгу "Царь - Валерий Есенков"

Ещё никто не оскорблял Иоанна так глубоко, даже наглый, заносчивый крымский хан. Без промедления он наносит несостоявшейся союзнице, из высокомерия ставшей противницей, самый жестокий ответный удар, от которого ей, в свою очередь, придётся несладко: он отбирает у английской Московской компании все льготы и привилегии, которые и были даны им единственно при условии, что королева вступит с ним в военный союз, как было чёрным по белому обозначено в грамоте Томаса Рэндолфа, он без церемоний отбирает все товары у английских купцов и вообще прерывает какие бы то ни было отношения с Англией, таким неожиданным ходом не только наглухо запечатывает московские рынки, но и самый короткий путь на Восток, к соблазнительной, чрезвычайно прибыльной восточной торговле, за победу в которой Англия безуспешно тягается с венецианцами и португальцами. Наконец он сам берётся ответить на оскорбление, чем позволяет себе заниматься лишь в крайних случаях, и отвечает, естественно, на оскорбление оскорблением, как принято тем же дипломатическим этикетом: правителя, проглотившего оскорбление, перестают уважать даже самые жалкие шавки международной политики. Однако Иоанн действительно серьёзный, действительно дальновидный политик, чтобы дать своим вспыхнувшим чувствам досады и неприязни, своему болезненно уязвлённому самолюбию полную волю и насладиться одним прямым оскорблением. В своём послании он даёт королеве Елизавете хороший урок разумной, рачительной дипломатии. Он указывает ей, что с самого начала отношения между Москвой и Лондоном были отношениями взаимного уважения и необходимого равенства:

«Некоторое время назад брат твой, король Эдуард, послал несколько своих людей, Ричарда и других, для каких-то надобностей по всем странам мира и писал ко всем королям, и царям, и властителям, и управителям. А на наше имя ни одного слова писано не было. Неизвестно, каким образом, волею или неволею, эти люди твоего брата, Ричард с товарищами, пристали к морской пристани у нашей крепости на Двине. Тогда мы, как подобает государям христианским, милостиво оказали им честь, приняли и угостили их за государевыми парадными столами, пожаловали и отпустили к твоему брату...»

И далее повествует он шаг за шагом о каждой экспедиции английских купцов к его берегам, главное же, о своём доброжелательстве, о своём уважении к их интересам и нуждам, демонстрируя английской наглячке, как именно должен вести себя истинный государь и достойный правитель, который желает жить со всеми другими правителями в мире и дружбе. Только в самом конце своей грамоты он отчитывает её, говорит с ней уничижительным тоном, как только может говорить великий государь с малозначительной политической сошкой. Имеет ли он право на такой тон? С его точки зрения более чем имеет, он даже обязан так говорить. Ведь он достаточно осведомлён и Дженкинсоном, и Рэндолфом, и Непеей, и Савиным, насколько сомнительны права Елизаветы, объявленной вне закона отцом, на английский престол, как часто и грозно качается под ней этот трон, как мало значит она в своём королевстве, как в действительности исполняются большей частью предначертания её первых министров, которые обманывают её, а не её королевские повеления, как редко она знает сама, чего она хочет, что полезно, что вредно для её государства, в отличие от него, законного государя, осмотрительного политика, неотразимого полководца, к тому же мужчины, который твёрдо знает, к чему он стремится, и принимать за него решения никогда не позволит никакому Адашеву, никакому Сильвестру, тем более Вяземскому или Басманову, Висковатому или Фуникову, уж меньше всего Малюте Скуратову-Бельскому, своему гончему псу. Он пишет высокомерно, с презрением:

«Ныне ты к нам отпустила нашего посла, а своего посла ты с ним к нам не послала. А наше дело ты сделала не таким образом, как договорился твой посол. Грамоту же ты послала обычную. Вроде как проезжую. Но такие дела не делаются без клятвы и без обмена послами. Ты совсем устранилась от этого дела, а твои бояре вели переговоры с нашим послом о торговых делах, управляли же всем делом твои купцы сер Ульян Гарит да сер Ульян Честер. Мы думали, что ты в своём государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государской чести и выгодах для государства, — потому мы и затеяли с тобой эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах, и о чести, и о выгодах всей страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своём девическом звании, как всякая простая девица. Атому, кто хотя бы и участвовал в нашем деле, да нам изменил, верить не следовало. И раз так, мы те дела отставили в сторону. Пусть те мужики, которые пренебрегли нашими государскими головами, и государской честью, и выгодами для страны, а заботятся о торговых делах, посмотрят, как они будут торговать! А Московское государство пока и без английских товаров не было бедно. А торговую грамоту, мы к тебе послали, ты прислала бы к нам. Даже если ты и пришлёшь эту грамоту, мы всё равно по ней ничего делать не будем. Да и все наши грамоты, которые до сего дня мы давали о торговых делах, мы отныне за грамоты не считаем. Писано в нашем Московском государстве, в году от создания мира 7079, 24 октября».

К этому времени, убедившись, что татары не осмелятся потревожить южных украйн, земские полки уходят с Оки. Земские воеводы доносят, что сторожи свои обязанности исполняют спустя рукава, в Дикое поле далеко не заходят, движение татар определяют единственно по тучам пыли, которую в летние жары поднимают татарские кони, да и опасно сторожам в Дикое поле далеко заходить, поскольку в сторожах мало людей, по этой причине станы ставятся слишком далеко один от другого и в случае опасности от татар не успевают прибегать друг ко ДРУГУ на помощь, оттого сторожи и не углубляются в Дикое поле. Иоанн повелевает в зимнее время, когда татары большей частью смирно за Перекопью сидят, призвать в Москву всех сторожей, дельно их расспросить, над виновными дознание учинить, а по дознанию и расспросам учредить новое расположение станов, чтобы ни одна мышь не могла мимо них проскочить.

Дело о сторожах как будто мелкое, однако в действительности крайне серьёзное. По их недосмотру, по их разгильдяйству полки простояли на Оке бесполезно, бесплодно, бесценное время было упущено: имея всего полторы тысячи конных и пеших, приблудный Магнус прохлаждается под Ревелем-Колыванью с августа месяца, тогда как царь и великий князь не имел возможности ему помощь подать, страшась снять хотя бы одного человека с Оки. Только поздней осенью, по испорченным затяжными дождями дорогам, он отправляет под Ревель-Колывань около пяти тысяч служилых людей: земский отряд под началом боярина Ивана Петровича Захарьева-Яковлева и опричный отряд под началом Василия Ивановича Умного-Колычева, повелев воеводам зайти в Великий Новгород, взять там осадные пушки и для их обслуживания набрать посошных людей. Вопреки обличениям наёмных клеветников и бесшабашных историков, никакой открытой вражды между земщиной и особным двором во время длительного похода не обнаруживается. Опричные и земские служилые люди идут рядом мирно и дружно, воеводы держат совместно совет, и Умной-Колычев, вовсе не полагая особный двор предпочтительней земщины, зато строго следуя старинному расписанию мест, каждое утро без каких-либо претензий и пререканий отправляется в избу к Ивану Петровичу, что на языке удельных времён означает беспрекословное признание его старшинства.