Читать книгу "Жмых. Роман - Наталья Елизарова"

— Вы не заразились, доктор! Как это возможно? — повторяла я, потрясённая до глубины души.

А он с упрёком бросил мне в лицо:

— Сколько раз просил вас купить сыворотку и сделать всем работникам прививки, а вы твердили, что это шарлатанство!.. Эх, госпожа Антонелли, столько людей можно было бы спасти!

Мне вдруг стало стыдно перед этим невзрачным, маленьким человеком, который в одиночку сражался с болезнью в то время, когда я пряталась в своём великолепном особняке. Считая доктора тюфяком, мелкой серенькой личностью, я даже фамилию его не удосуживалась запомнить. А он оказался героем… Чувствуя себя виноватой, на будущее я пообещала ему купить вакцину для всех своих батраков.

— Поздно… — отрывисто проговорил он. — Многие умерли, многие — умрут в ближайшее время…

— Но не все же?.. — осторожно спросила я.

— Не все, но этих смертей можно было избежать… Однако вы не захотели тратиться: пара сотен рейсов для вас оказались дороже, чем человеческие жизни… Хотя я не упрекаю вас: вы ничем не отличаетесь от других плантаторов. Люди для вас — расходный материал: уйдут одни — на их место заступят другие. Разве не так, госпожа Антонелли?

Я внимательно окинула взглядом его тощее сутулое тельце, которое не спасал от холода наброшенный на плечи плащ: видно было, как подёргиваются над верхней губой его маленькие чёрные усики, как дрожат мелкой дрожью исцарапанные осокой пальцы.

— Я ценю вашу самоотверженность, доктор, но я не нуждаюсь в ваших нотациях.

В уставших чёрных глазах вспыхнули колючие искры.

— И в моих услугах, вероятно, тоже? — криво усмехнулся он.

Мне не хотелось увольнять этого человека, тем более теперь, когда от него зависели жизни моих работников, но и дерзость спускать я была не намерена.

— Если приму решение отказать вам от места, я извещу вас, — сдержанно ответила я. — Пока вы нужны на фазенде.

Похоже, вместе с сывороткой против холеры он впрыснул себе в кровь и изрядный запас смелости:

— Вот что, госпожа Антонелли… Я остаюсь сейчас здесь не потому, что вам нужен. Если бы речь шла только о вас, я бы незамедлительно покинул Сантос. Но я должен помочь всем этим людям… которых вы сочли для себя обузой… А теперь — извините, меня ждут больные.

Закипевшую во мне злость, готовую в ту же секунду выплеснуться наружу, охладило внезапное тревожное известие, с которым прибежали батраки. «Большая вода! Большая вода!» — захлёбывались истошными криками они; в их глазах царил беспредельный ужас. Мы с доктором переглянулись. «О боже!» — с негромким коротким стоном вытолкнули его побелевшие губы. Ответом ему был невнятный угрожающий рокот, донёсшийся со стороны реки.

…Никогда ещё в этой местности природа не показывала людям такой враждебности, никогда ещё она не пыталась уничтожить их с такой свирепой и неукротимой силой. Вышедшая из берегов река была своенравна, как дикое животное, и страшна, как ревущая бездна. Ослепляя мутным свинцовым потоком, оглушая мощным протяжным гулом, в котором чудились и хохот, и рыдание, и победоносный боевой клич, она подминала под себя всё живое и алчно запихивала в пасть. В её огромной, бесформенной утробе скрывались целые посёлки, плантации и пастбища, а она всё никак не могла насытиться… Измученные, обезумевшие люди, цепляясь скрюченными, изодранными в кровь пальцами за любую щепку, пытались найти спасение на крышах своих прохудившихся от сырости хижин, залезали на верхушки деревьев, но вода, точно прожорливая исполинская гидра, находила их и там: зная, что беглецы всё равно никуда не денутся, неторопливо и неумолимо подползала, поглаживала длинными серыми щупальцами, лениво облизывала холодным языком — и отправляла в глотку…

Она загнала в угол и меня: с тяжёлым сердцем, мысленно простившись со всем своим имуществом, я отдала доктору связку ключей: мой дом как самое высокое здание в округе тут же оккупировали целые полчища оставшихся без крыши над головой менсу: они заполнили все коридоры и комнаты, битком набились в столовую и библиотеку, и даже умудрились пролезть на чердак. Очень скоро в особняке не осталось ни одного свободного уголка, ни одной ступеньки, где бы ни сидел или лежал, скрючившись в три погибели, какой-нибудь трясущийся от холода бедолага.

Я делила комнату с конюхом Лукашем, его младшим сыном Карло и беременной невесткой, и целыми днями вынуждена была выслушивать, как старик и девушка на два голоса распевают своих жалобные воззвания к Деве Марии. Иногда Карло, заметив мои нахмуренные брови и поджатые губы, сердито обрывал их: «Хорош досаждать сеньоре!.. От ваших слёз только сырости больше…». Но, замолчав на какое-то время, они заводили свою любимую волынку на новый лад — вспоминая, как погибли Жозиас и Бьянка. «Мы в ущелье прятались… Домишко-то водой залило… Сын ещё радовался: слава богу, мол, что Бьянка с ниньей осталась, хоть кто-то выживет… Кто ж знал, что она нас искала… Доплелась, бедняжечка, и, как подкошенная, рухнула… Он — к ней, она — не дышит…», — верещал Лукаш. «Никогда не видела, чтоб мужчина так убивался!.. Рыдал прям, как ребёнок!» — подхватывала женщина. «Я ему — Жозиас, сынок, уходить надо, опасно… А он упёрся — пойду хоронить — и всё тут! На руки взял её — и из дому… Так вместе и сгинули… Я сам видел, как их водой накрыло…». И тут уже приходила в бешенство я: «Да замолчите вы, наконец, или нет! Без вас тошно!»…

Но, как оказалось, все эти душещипательные разговоры были лишь прелюдией к моим злоключениям — супруге Карло вздумалось рожать… Почти целые сутки я провела без сна, находясь на подхвате у доктора, и потом ещё долго в моих ушах звенели его резкие, бранчливые окрики: «Ещё воды!.. Сухое одеяло, скорее!.. Поищите в моём саквояже бинты…», а перед глазами кружили, как на огромной багровой ладье, чадящая керосинка, окровавленные тряпки, плошки с кипячёной водой… Доктору следовало бы выбрать себе в помощницы кого-то другого: уж кто-кто, а я точно не годилась на роль повитухи, от чего, в свою очередь, долго и упорно открещивалась. Но он настоял, чтобы подле него находилась именно я. «У вас чистые руки и железные нервы», — со странной улыбкой заключил он, и смог меня убедить.

…Когда я поинтересовалась у Карло, как он назовёт свою дочь, он невозмутимо ответил — в честь святой, в день которой случилось рождение, и тут же осёкся: «Матерь Божья!.. Но какой же сегодня день?..». На вопросительный взгляд молодого человека я лишь устало пожала плечами: «Не помню, спроси у доктора…». Но доктор ориентировался во времени ничуть не лучше нашего: когда воздух, которым дышишь, наполнен смертельной опасностью, и день с ночью сливаются воедино, сутки становятся длиннее, чем обычно, и ты теряешь им счёт.

…Вода пребывала и очень скоро поднялась выше всех отметок на измерительных приспособлениях. По затопленным дорогам, как по реке, плыли обмазанные глиной пучки соломы, некогда служившие крышей, вырванные с корнем деревья, мёртвые лошади, коровы и овцы. Иногда к верхушкам деревьев, торчавшим над водой, прибивало вздувшиеся, распухшие тела людей: даже при сильном желании опознать их не представлялось возможным; как только эта вязкая тлеющая масса застревала меж ветвей, её тут же обхватывало со всех сторон целое облако копошащейся живности: пауков, скорпионов, муравьёв, многоножек. Во время наводнения, когда гибло всё живое, эти твари, вцепившись друг в друга, не только с невозмутимым спокойствием перемещались по воде, точно большой шевелящийся плот, но и умудрялись неплохо поживиться: любая гниющая плоть, выступающая над мутными бурлящими потоками, становилась их пищей.